Прямо напротив входа имелась ниша, в которой виднелись дымящаяся и распространяющая приятные ароматы курильница, цветы в неказистой вазе и лист бумаги на стене с начертанным на нём вручную какой-то, я полагаю, кисточкой, а никак не пером, изречением из Писания: «Мужи, любите своих жён, как и Христос возлюбил Церковь, и Себя предавайте за них». Ещё вокруг столика, сервированного простейшими чашками и чайником (столь же затрапезного вида, что и сундучок), а также полупустым подносом с пирожными, было несколько каких-то пуфиков, на которых ранее, вероятно, сидели обнаруженная мной леди и её товарки.
Сейчас же и остальные леди, подобно первой из увиденных мной, лежали вокруг стола, живописно раскинувшись. Четверо из них были облечены в светлого тона платья, пятая же, почти невидимая за столиком, была в монашеском одеянии. Вероятно, это была мать настоятельница.
Падали дамы, по всей вероятности, внезапно – три чашки валялись на полу, одна притом в виде осколков, чай из них разлился по полу, а под стол натекло что-то ещё, более тёмное. Вино?
– Сестра… Простите, не знаю вашего имени, – повернулся я к престарелой монашке.
– Приняла с постригом имя Евграфии, вот уже тридцать пять лет тому как, – сообщила она мне.
– Сестра Евграфия, в этот сад выходов из института и обители сколько?
– Два, – ответила она. – Врата из обители сегодня затворены, а из института мы с вами пришли.
– Тогда я попрошу вас пройти к воротам из института и проследить, чтобы никто до прибытия полиции в сад не входил, а если окажется, что кто-то внутри, не выходил из него тоже. Сам я останусь охранять место происшествия. И попросите кого-нибудь пригласить сюда врача. Вам понятно, сестра?
– Да, – кивнула в ответ она, развернулась и засеменила по тропинке к трёхэтажному особняку позапрошлого века, соединённому стеной из дикого камня со зданием аббатства Святой Урсулы. Собственно, именно в этом особняке Институт благородных девиц и располагался.
Я же вновь глянул внутрь домика и, вздохнув, потянул из кармана свисток. Тёмная лужа под столом всё росла и росла, и боюсь, никакое это не вино.
Я покачал головой, вставил мундштук свистка в рот и, ухватив его у самых губ, подал сигнал по форме четыре. Негромкая, почти неразличимая трель пронеслась по саду, и все сидевшие на деревьях птахи немедленно вспорхнули в воздух. Животные вообще, я слыхал, недолюбливают этот сигнал, как правило являющийся вестником чьей-то смерти. Да и мне слегка от него на уши надавило.
Первым, что неудивительно, мне на подмогу примчался запыхавшийся констебль Стойкасл.
– Что?.. – Он глотал воздух, словно выброшенная рыба. – Случилось?
– Сам глянь, – предложил я.
– Мер… Уф, мерзко, – заключил он, пытаясь отдышаться. – Кто у калитки?
– Э? – не понял я. – У какой калитки?
– У калитки в стене, разумеется.
– А там и калитка есть? – удивился я.
– Балбес! – резко выпалил он, развернулся и бросился по тропке прочь от меня.
Вернулся Стойкасл быстро, до того, как подоспели ещё несколько констеблей с соседних участков патрулирования.
– Ушёл. – Он зло сплюнул наземь. – Калитка нараспашку, сестры-привратницы тоже нет. Прикрыл на запор покуда, чтоб не шастал никто. Да не журись, Вильк, про тот ход мало кто знает. Монахини им сейчас почти и не пользуются – только утром, за молоком через него шныряют. Так им до рынка ближе выходит. Инспектору я сам доложу об открытой калитке, пусть на меня рычит за то, что я тебе раньше о ней не рассказывал. – Он махнул рукой. – Пойду сестру у входа сменю, а то опять сержант все мозги съест, если наших монашка вместо констебля встретит.
И вновь я остался ненадолго один. Едва Стойкасл сменил на посту сестру Евграфию, как один за другим появились сначала ещё четверо констеблей из нашего участка (двоих Стойкасл развернул, чтобы никого не выпускали из института и обители, ещё одного направил к калитке и последнего к запертым воротам, на всякий случай), затем старший инспектор Ланиган в сопровождении инспектора О’Ларри, дагеротиписта О’Кучкинса и его ассистента Бредли, тащащего аппарат для съёмок и раскладную треногу. К моему удивлению, с ними не было мистера О’Блинка, нашего штатного художника.
Все четверо быстро прошли к охраняемому мной домику, задержавшись лишь на пару мгновений у поста Стойкасла – тот доложил об обнаруженной им открытой калитке.
– Ну-с, констебль, докладывайте, что у нас тут? – потребовал Ланиган, заглядывая в домик.
– Пять леди без чувств, но живы. Слабо шевелятся, инспектор, и им всё хуже. У этой, что у порога, осмелюсь доложить, пульс всё слабее и слабее. Ещё одна леди, вероятно мать настоятельница обители, лежит за столиком, предположительно зарезанная – крови, осмелюсь доложить, на полу всё прибывает и прибывает. Я, согласно инструкции, в помещение не входил, чтобы не повредить улик.
– А если аббатиса ещё жива?! – возмутился О’Ларри.
– Бросьте, Брендан, живые так не лежат, – отмахнулся старший инспектор. – А отчего полагаете, что зарезана, Вильк, а не, например, ей размозжили голову?
– Тогда бы, при всём моём почтении, и вимпл, и корнетт пропитались бы кровью, а видимые из-за стола край платка и шляпы сухи и белы, – ответил я.
– Резонно, – кивнул старший инспектор и развернулся к дагеротиписту, вместе с ассистентом устанавливающему свой аппарат для снимков на треногу. – Мистер О’Кучкинс, долго вы ещё? Полагаю, дам надо бы вынести на воздух.
– Непременно надо, – раздался голос за моей спиной.
Я резко развернулся и узрел средних лет джентльмена с небольшими аккуратными, слегка рыжеватыми усиками, какие часто носят кавалеристы, облачённого в распахнутое кремовое пальто поверх тёмного костюма в мелкую полоску и котелок. В левой руке мужчина держал пухлый кожаный саквояж с блестящими ручками.
– Уоткинс! – воскликнул Ланиган. – Что вы здесь делаете?
– Странный вопрос, инспектор, – с огромным внутренним достоинством ответил тот. – Я доктор, и мой долг оказать помощь этим несчастным. А поскольку мой дом находится в непосредственной близости от обители, неудивительно, что сёстры обратились за помощью именно ко мне. А теперь позвольте приступить к моим обязанностям.
– Как только будет сделан дагеротипический снимок – пожалуйста, а покуда прошу вас не загораживать дверной проём. Долго вы ещё, О’Кучкинс?
– Уже всё, – пропыхтел тот, критически осматривая свой аппарат. – Готов снимать.
– Помилуйте, господа, но ведь дагеротипия занимает до получаса! – возмутился доктор Уоткинс. – А если леди умрут за это время? Мне непременно надобно их сейчас же осмотреть!
О’Ларри, до того внимательно вглядывавшийся в лицо одной из пострадавших, подошёл к старшему инспектору и что-то шепнул ему на ухо.
– Вот как? – недовольно буркнул он. – Ладно, снимем общий план уже без тел. Хорошо, осматривайте их, но ничего – слышите меня? – ничего не трогайте. Мы покуда быстро обведём тела и зафиксируем на пластине так.
