* * *
Вечерело, и Кривой стал подыскивать место для стоянки – идти ночью через Нево было просто глупо.
К матерому берегу приставать не стали, решили остановиться у маленького островка – нагромождения скал, каменные бока которых крошили неприхотливые сосны.
«Рататоск» привязали канатами к могучим корням и натянули шатер над палубой – в этих местах вполне мог пойти дождь, так, ни с того ни с сего.
Огонь развели между скал, чтобы не было видно с озера. Поставили треногу, подвесили котел, а Эйрик Свинья «сочинил» замечательную похлебку. Выяснилось, что прозвище свое он заработал за потрясающее умение готовить. Особенно ему удавалась тушеная свинина.
Сначала Эйрик очень гордился тем обстоятельством, что его зазывали на любой корабль, даже на длинный. Потом понял, что прожорливые команды просто нуждались в хорошем коке, и обиделся. Ушел к купцам, пристроившись к Ульфу Меченому.
Ульф, как и сам Эйрик, тоже в походы хаживал. Оттуда и вывез серебришко, которого хватило на постройку справного кнорра, – Меченый решил, что военная добыча чересчур уж зависит от удачи, а вот торговля и с покоем сопряжена, и достаток обеспечивает без кровопролития.
Жизнь показала, что он ошибался. Да, порой плавание проходило тихо и спокойно – привез товар, продал, купил другой, отвез обратно, сторговался, прибыль в кошель. Но иногда торговое дело больше всего походило на боевые действия – то пираты нападут, то какой-нибудь местный князек плату вздумает брать за проход по реке мимо его вшивых владений, то еще какая напасть.
А Ульф, если честно, только рад был тому, что до него долетало зловонное дыхание войны, – бывших викингов не бывает.
Меченый частенько скучал в своем большом доме, где и жена, и дети, и хозяйство. Мир и благодать.
А ему бы в поход…
Наверное, именно поэтому, из-за каприза своей натуры, Ульф и согласился отправиться в Миклагард. Для купца это было чистым безумием, зато как грели кровь будущие опасности, противостояние неведомому врагу!
– Да-а… – протянул Ульф, жмурясь у костра. Неловко повернувшись, он сморщился – неглубокая, но болезненная рана в боку беспокоила. – Отсюда сразу два великих пути начинаются – один в греки, а другой – в арабы. Дважды я по Итилю спускался – к булгарам, до хазар добирался, а однажды даже до Самарканда доходил. Кнорр оставил на Эйрика в Итиле – так хазары свою столицу называют, как реку, – а сам на верблюда пересел. Это зверь такой южный, чем-то на лошадь похож, только повыше, и с двумя горбами на спине. Замучился я на нем ехать! Верблюд ступает медленно, хорошо, если за день верст тридцать одолеешь. Ну или сорок. Правда, там же пески… Пустыня! Представляешь, Эваранди, – сплошной песок вокруг! Как море, а барханы, как волны…
– Сам не бывал, – улыбнулся Костя, – но слыхивал.
– Да-а… Сидишь на этом верблюде, а тебя так и качает, вперед-назад, вперед-назад! И жара… Купцов в караване много было – человек сто, и у каждого по десятку, по два этих верблюдов. Которые груз волокут, которые оседланы… А караванщик ведет всех от колодца к колодцу. Верблюду-то хорошо, он неделю может не пить, а я постоянно к бурдюку прикладывался. Ох и труден путь… То пески, то эти… как их… такыры. Ну это когда лужа высыхает, а корочка грязи растрескивается. Только в пустыне не лужи, а целые озера, что ли. А видал бы ты, чем питается верблюд! Колючкой! О, боги, да на нее смотреть страшно, тронешь – исколешься, там шипы – вот такенные. А верблюды ее жрут… Нет, ну понятно – в пустыне ничего больше и не растет почти. Жить захочешь, еще и не то съешь…
– А Самарканд – красивый?
– Да-а! На окраинах-то не очень – сплошь хижины из глины и заборы такие же, глиняные, пыль кругом. Прошел бы хороший дождь и размыл бы те дома, да только не бывает там дождей. Вся вода в реках, что с гор текут. А горы там высоченные! Я даже не поверил сперва, что бывают такие. А самаркандцы смеются только – это, говорят, не горы, а предгорья! Настоящие горы дальше, они так высоки, что на вершинах их никогда не тает снег. Так-то вот… Пустыня, главное, а рядом – вечные снега! А за теми горами лежит страна Индия…
– Как все далеко…
– И не говори. А в Самарканде самые красивые дома – это могилы. Они под куполами, а купола блестящей такой плиткой отделаны – голубой, зеленой, красной. И стены все узорами выложены, и полы. А воду в Самарканде покупают на развес. Даже ту, которая там по каналам на поля растекается, пропускают за плату. Зато уж, если тамошнюю землю водой напитать, все вырастет!
– Дыни лопал? – улыбнулся Эваранди.
– О-о! – закатил глаза Меченый.
Из полумрака возник Вагн и протянул Плющу миску с дымящимся варевом.
– Ульф, все готово. Эйрик зовет.
– Ага! – подхватился купец и закряхтел, прикладывая руку к ране. – Клятый эст!
– Твоего обидчика рыбы едят, – сказал Эваранди, – а вот ты идешь ужинать.
– Тоже верно…
Ульф с Вагном ушли, и Костя остался один. Он будет стоять в дозоре до двух ночи, потом его сменят. Еще один дозорный станет бдеть на кнорре.
Ингры злопамятны, могут и ночью пожаловать.
Некоторое время Эваранди слышал только стук ложки о миску. Да, Эйрик умеет готовить мясо! Да и каша ему удалась…
Потом лишь шум волн доносился да треск веток, сгоравших в костре. На огонь Костя старался не смотреть, а то переведешь взгляд в ночь и даже тени врага не увидишь.
С севера задул ветер, и сосны сразу ответили слитным шорохом.
Плющ нахмурился.
Он не знал толком, что ему делать, как освободить Эльвёр. В принципе, и вся команда Хродгейра знала не больше. Викинги рассчитывали на случай.
Беловолосый, когда услыхал извечный вопрос «что делать?», пожал плечами. «Откуда ж нам знать, – резонно заметил он, – как там все повернется? Ни один охотник не думает о том, как ему ловить зверя, все будет ясно в лесу».
Константин вздохнул. Все правильно, но…
Мысли в голове ворочались все туже, они будто густели.
Встав, Эваранди встряхнулся. Походил, набираясь бодрости.
Через час борьбы со сном Костя стал проигрывать. Зато и мысли всякие не одолевали.
Взошла луна. Она ярко светила в разрывах туч, то выбеливая траву и хвою, то нагоняя тень.
Темный силуэт чужака вырос за угасшим костром. Костя обомлел, не разумея, во сне это или наяву. Он пошарил рукой по колючей хвое, пытаясь нащупать сигнальный рожок, а чужак между тем замахнулся копьем, собираясь пригвоздить дозорного.
Неожиданно копейщик сильно вздрогнул, замычал от боли и рухнул ничком. В его широкой спине трепетало древко стрелы.
Рука Кости нащупала рожок, и непослушные губы выдули сиплый прерывистый звук. Этого было достаточно – часовой на кнорре живо поднял всех.
Шума и гама не было – все знали, что и как делать. И делали, не мешая друг другу.
