Аскольду это было не нужно, а Дир, судя по всему, не слишком понимал, о чем речь. Ему все казалось, что русы – это что-то очень далекое, в полуночных краях затерянное.
Дир велел именовать себя великим князем киевским, и ему того было довольно.
Костя постоянно взглядывал на Эльвёр, что уютно устроилась на корме, не забывая высматривать погоню. Вряд ли, конечно, Эйнар вздумает их преследовать – слишком много чести, но догнать – вполне. Грести на четырехвесельном каюке одному было очень неудобно, лодку не слишком-то и разгонишь, а на кораблях посольства гребут парни здоровые. Рано или поздно опередят, а когда сравняются, попросят ласково: «Ляг на животик, Эварандушка, мы тебе сейчас ребрышки… того… отчикаем, вывернем, выкрутим, да легкие твои вытащим – заделаем тебе, Эварандик, „красного орёлика“!»
Поэтому Плющ еще и на берег поглядывал, искал место удобное.
И пополудни, кажется, нашел.
Это была обширная луговина, обрамленная лесом. На траве пасся табунок лошадей, а с краю стояло несколько изб, окруженных непременным частоколом.
Костя решительно повернул к берегу. Высадившись, он помог сойти девушке, а потом схватился за канат и оттащил каюк в камыши – ни с земли не видать, ни с воды.
Оглядевшись, он зашагал к частоколу.
– Мы дальше пешком пойдем? – оживленно сказала Эльвёр, догоняя его.
– Поедем, – улыбнулся Плющ.
Стучаться в гулкие ворота не пришлось, одна из воротин будто сама открылась, и со двора выглянул мужичок со встрепанными волосами, в которых запуталась солома, а в бороде застряли крошки. Лет ему было… за тридцать точно.
– Ищешь кого? – вкрадчиво спросил он.
Точно срисовав Эваранди, он задал вопрос на дикой смеси старорусского
[50] и старонорвежского.
– Ищу хозяина этих лошадей, – спокойно ответил Костя.
– Я хозяин.
– Мне нужны две лошади, желательно мерины, приученные ходить под седлом. Седла тоже будут не лишними. Если найдется иноходец, плачу сверху.
Коневод облизнул и без того слюнявые губы.
– Лошади нонче стоят дорого… – протянул он.
– Даю два динара и десять дирхемов
[51].
Лицо у коневода порозовело.
– Четыре динара! – выпалил он.
– Хорошо. Только вместе с седлами.
– Тогда пять!
– Тогда три.
– Ладно, четыре… И десять дирхемов.
– По рукам. Как зовут хоть?
– Меня-то? Хурта я, сын Пелга. А прозвали Лошадником.
– Оно и видно.
Хурта подхватил волосяной аркан и вышел на луг, порядком истоптанный копытами. Изгородь, окружавшая его, не поражала высотой, но небольшой табунок удерживала.
– Выбирай! – ухмыльнулся коневод.
В лошадях Костя особо не разбирался, но отличить плохую лошадь от хорошей мог. Тем более что ему требовались не скакуны породистые, а выносливые лошадки.
– Вон того гнедка, – сказал Плющ. – И… вороного. Вон что с краю.
– Это иноходец. Сколько сверху дашь?
– Двадцать дирхемов.
– Идет!
Ловко раскрутив аркан, Хурта набросил его на шею гнедого. Конь сначала дернулся, но быстро присмирел. Выведя его за ворота, коневод набросил на него узду и передал повод Косте.
Эваранди погладил коневью морду и скормил животине сухарик соленый. Гнедок схрумкал. Подружились.
Вороного иноходца знакомили с Эльвёр.
– Иноходец скачет плавно, без тряски, – сказал Плющ, – тебе как раз.
– А как же я в платье? – забеспокоилась девушка.
– Хурта, а у тебя лишние штаны найдутся?
Тот почесал в затылке, отряхивая солому:
– Есть шаровары хазарские. Как раз будут.
– Тащи!
– А-а…
– Десять дирхемов.
– Ага!
Шаровары были широкие и почти новые, хоть и с «пузырями» на коленях. Костя одобрительно кивнул, ему пришла умная идея в голову – переодеть Эльвёр юношей.
Груди, конечно, не очень-то и спрячешь, они у Эльвёр выдающиеся в обоих смыслах, но просторные одежды скроют их.
Седла у Хурты нашлись тоже хазарские, а кочевники знали в них толк – пастуху в степи прежде всего нужно удобное седло, поскольку он весь день верхом. Хорошая покупка, короче.
Оседлав гнедка, Эваранди затянул подпругу, стараясь, чтобы не внатяг, затем подхватил седло для вороного и устроил его на спину коня.
Сначала Костя увидел промельк испуга в глазах Эльвёр, а в следующее мгновение прянул в сторону, бросая ладонь на рукоятку кинжала и оборачиваясь.
Хурта замахивался коротким охотничьи копьем, схватив древко обеими руками и тараща глаза.
Продолжая разворот, Эваранди отбил копье вверх и сделал выпад. Острый кинжал погрузился в жилистое тело сына Пелга, проскальзывая между ребер. Пробитое сердце трепыхнулось и замерло.
– Жадность фраера сгубила… – пробормотал Костя, выдергивая нож и отшагивая.
Мертвый Хурта рухнул на траву.
– Он увидел твои динары, – сказала Эльвёр дрожащим голосом.
– И я о том же, – кивнул Костя.
Присев, он вернул свои монеты.
– Дурак, нашел кого грабить. Тут тех динаров-то…
Эваранди мимоходом полюбовался египетским перстнем. Криве его не сняли, потому как не знали цены каменьям.
Быстро обыскав дом, Плющ обнаружил целые кучи одежд. Возможно, Хурта не раз проделывал фокус, который с ним не удался?
Подумав, Костя взял себе просторную льняную рубаху, крашенную в синий цвет, и для Эльвёр подобрал такую же.
– Переодевайся.
Не чинясь, девушка стащила с себя платье и натянула шаровары, заправив в них нижнюю рубаху. Синюю надела сверху.
Раздобыв среди тряпья пару забавных войлочных шапок кульком, Костя нахлобучил одну из них себе на голову, другая досталась Эльвёр.
Эваранди видел подобные головные уборы на исторических реконструкциях, их носили кочевники – то ли хазары, то ли печенеги, а уже от них эта мода перешла к славинам.
«Замаскируемся!»
Съестного в доме нашлось не много, но на двоих было вполне довольно.
Добрых полчаса Костя пытался заарканить еще пару лошадей, ничего у него не получалось, и тогда он решил действовать не лассо, а добрым словом. Подзывая животин, Плющ приманивал их хлебцами, макнутыми в мед, и непарнокопытные охотно брали вкусняшки.
