– Рулав, тогда ты. Вон с того проема.
– Стрел маловато, десяток всего…
– Роскви, ты как с луком? Сладишь?
– Да не-е… Я в рукопашке только.
– Я буду, – сказал Руалд, вооружаясь луком, усиленным оленьими жилками да костяными накладками. И как только тетива выдерживает…
– Зашевелились! – крикнул Фарлоф.
Тут же выглянув, удерживаясь на одной ноге, он выстрелил и скрылся.
– Попал!
Свенельд не удержался – подхватил одно из копий и, вспрыгнув на верхний венец, с силою метнул его. Когда он соскакивал, долетевшая стрела чиркнула Счастливого по шлему.
Счастливый!
– Попал?
– А то!
Валерка присел у оконца.
– Отходят!
– Еще бы они не отошли… Роскви, подь сюды.
Бородин приблизился к Свенельду. Варяг стоял хмурый, покусывая губу.
– Долго мы не продержимся, – сказал он с неохотой. – Роскви, надо бежать за подмогой.
– Понял, – кивнул Валерка.
– Не понял ты… Бежать придется без оружия. Ну разве что с ножом. И без броней. Иначе сразу поймут, кто ты есть.
– Да понял я, Свенельд! Справлюсь.
– Тогда так. Мы тебя на ремнях спустим, где обрыв. Там места порядком. По круче вниз – и к Почайне. Ну давай!
– Есть!
– Что есть? – не понял Свенельд.
– Да это у нас, в дружине прежней, так отвечать было принято. Как получаешь приказ, сразу: «Есть!» И бегом выполнять.
– Эт правильно. Ну, начали!
Из воинских поясов варяги сцепили нечто вроде каната. Лидул с Гудой страховали, а Валерий, поснимав с себя кольчугу с поддоспешником и перевязь с мечом, перемахнул по гладкому бревну. Легко-то как! Не давит доспех, не оттягивает.
Повиснув над краем обрыва, Бородин отпустил ремень и спрыгнул. Голоса славинов доносились до него, но никто не появлялся – лучники были на страже.
Осторожно спустившись по сыпучему обрыву на скалу, выпиравшую из шумливой Глубочицы, Роскви спрыгнул вниз, на узкую полоску пляжа – мокрый песок погасил удар.
– Десантник я али не десантник? – прокряхтел Бородин.
И побежал.
Глава 27. Константин Плющ. Кощунство
Киевское княжество. 23 июня 871 года
Костя точно не знал, сколько им еще ехать до Кенугарда, который позже привыкнут называть Киевом. Может, день. Может, два. Или неделю.
Да, он когда-то (когда-то! Тысячу лет спустя!) проплывал по этим местам, вот только за века берега изменились, надо сказать.
Достаточно того, что в будущем и вовсе нету никакого Днепра – в русле этой реки разлилось аж три водохранилища, от столицы бывшей УССР до Запорожья.
Сколько войн прокатилось через Днепр, сколько бунтов, революций и прочих великих потрясений. Не узнать стало реку.
И хорошо, что Хродгейр ни разу не вспомнил, не напомнил ни разу, как Эваранди в запале обещал ему проводником стать.
Я-де этот Непр как свою ладонь знаю! Брехун…
Костя повернулся в седле, посмотрел на Эльвёр, похожую на смазливого юношу, и улыбнулся. Девушка ответила ему улыбкой ослепительной радости.
А Плющ подумал, что если ему придет в голову фантазия жениться, то лучшей невесты он не найдет…
– Не устала?
– Не-а! Ты не представляешь, как теперь дышится легко! Свободно!
Костя подъехал ближе и погладил девушку по руке.
– Все будет хорошо, – уверил он ее. Или себя?..
Высматривать «Рататоск» он давно перестал – прибрежная дорога петляла, то выводя к реке, то уводя в лес, порой огибая холм, застивший Днепр.
Одна надежда оставалась, что его дождутся в Кенугарде.
Дав шенкелей коняке, Костя прибавил ходу. Вьючные лошади шли в поводу, послушные и неторопливые.
Плющ вспомнил Хранителя и улыбнулся. Тогда, в Интермондиуме, у него реально не было терпения, и даже пейзажи далекого-предалекого будущего не убавили привычку спешить.
Просто в его родном веке любой путь, даже полет на самолете, воспринимается как потеря времени. Человек в дороге словно откладывает жизнь на потом и нудится в скучном ожидании.
А здесь люди не устраивают перерывов в жизни, они продолжают жить и в пути. Потому и не торопятся. Да и странно было бы спешить поскорее жизнь прожить.
Вот только изменить привычку очень сложно, надо сперва полностью погрузиться в здешний мир, врасти в него, понять тутошнюю жизнь… Да нет, при чем тут понимание? Ее просто нужно принять, жить, как тут живут, и все.
Пришельцу из будущего сделать это нелегко, лично ему это удалось буквально на днях. Тут ведь никакие усилия воли или мантры не помогут, нужно просто существовать. Как все.
И постепенно, очень постепенно «дерзкие порывы» угасают, ты перерождаешься, мысли начинают течь плавно, появляется некая размеренность. И вот тогда вдруг оказывается, что времени хватает на все, что его очень много, а впереди и вовсе бесконечность.
Не то что в будущем, когда глядишь за окно – господи, июнь уже! А ведь недавно совсем Новый год справляли…
Костя поглядел, как удлинялись тени, и решил, что пора искать место для ночлега.
Ему повезло – сооружать шалаш или нечто в этом роде не пришлось. Набитая тропа, по которой они ехали, на ближайшей поляне разделилась аж на три дорожки, самая натоптанная из которых взбегала на холм с плоской вершиной. Здесь росли невысокие деревья, сплошь молодые, в рост человека, и явно посаженные.
Тропинка вывела к монументальной ограде из огромных валунов, которые кольцом окружали маленький дворик, посреди которого стояла крепкая изба.
Рубленная из дуба, под добротной крышей из деревянных плашек, она не имела окон. Дверей тоже не было – просто низковатый проем. Внутри странной избы было пусто и тихо, никого и ничего, даже пыли на полу.
– Гляди! – сказала Эльвёр, спешившись. – У них пол из досок!
– У кого «у них»? – улыбнулся Костя.
– Не знаю… Ну кто-то же здесь живет!
– Хм. Может, и живет…
Плющ обошел всю избу, потопал по лесинам, которыми неведомый плотник выложил пол, оглядел потолок. Вернее, не потолок, а крышу изнутри – балки, стропила, ряды деревяшек. Кровля была основательной – ни капли не просачивалось на пол, хотя ночью прошел дождь.
Правда, Эваранди удивляло отсутствие не окон и дверей, а печи. Это казалось невозможным – в этом времени печь была уважаема, ее ставили в лучшем – «красном» – углу, как обиталище огня, тепла и света. А тут не то что печки – даже обычного очага посередке не наблюдалось, и дымогон наверху не дырявил крышу. Странно.
