– Дядя! – прозвенел вдруг голосок Эльвёр. – У Пешехода был такой боец – Рёгнвальд Разрушитель. Он сам признался, что зарубил моего отца. И тогда я убила Рёгнвальда! Споила его и зарезала вот этим! – Девушка показала метательный ножик, обмотанный тесьмой.
Беловолосый хмыкнул и покачал головой:
– Ей-ей, мужики, не знаю, как вам, а мне стыдно. Коли уж девчонка режет Эйнаровых вояк, то мы и подавно справимся! Как мыслишь, Бьёрн?
– Если мы продолжим поход, – спокойно проговорил Коротыш, – это будет угодно Одину. Пусть даже и погибнем мы, что ж, это будет славная гибель! А если боги даруют нам победу, мы вернемся домой богачами.
Хродгейр выслушал всех и потер бровь над потерянным глазом.
– Тролль с вами… – проворчал он. Расправил плечи и оскалился: – На Миклагард!
Все радостно заорали.
– Только Эльвёр останется здесь, – твердо заявил Кривой.
– В Киеве? – нахмурился Костя.
– В Вусегарде, с варягами. Халег за нею присмотрит. И не спорь! Проходить пороги и для здорового мужика – тягота великая, а для девчонки и подавно. А ежели мы сцепимся с Эйнаром? Куда Эльвёр прятать?
Эваранди склонил голову:
– Ты прав, Кривой. Какие могут быть споры? Эльвёр останется здесь…
Глава 30. Константин Плющ. Летучий голландец
Непр. 27 июня 871 года
Когда служки Семаргла вели его в Киев, Костя миновал этот высокий холм над Днепром, где нынче копошились землекопы. Пара заостренных осокоревых столбов уже была вкопана, уходя в жирный чернозем на треть. Потом зароют параллельный частокол, а промежуток засыпят каменюками, дресвой, гравием. И вый дет стена Вышгорода, как славины переиначили Вусегард.
Эваранди поглядел на восточный берег. Там было пусто – не реяли бунчуки печенежской орды, не копошились хазары, надувая бурдюки и мастеря из них плоты для переправы. Степь хранила тишину и спокойствие.
– Жалко, что варяги тут остаются, – проговорил Костя.
– Ты жалеешь обо всех сразу, – ухмыльнулся Роскви, – или только об одной молодой особе?
Плющ вздохнул. Когда Хродгейр настоял на том, чтобы Эльвёр оставалась под охраной Халега Ведуна, Костя обошелся без протестов. С одной стороны, ему было жалко расставаться с девушкой, с другой – он полностью поддерживал ее дядю: на днепровских порогах, где в любую секунду можно получить стрелу в спину, его племяннице не место. Да и самой Эльвёр меньше всего хотелось стать наложницей жирного вонючего хана или бека, чтобы всю жизнь доить кобылиц и доедать лепешки со стола господина.
И, как ни стыдно было в этом признаться, Плющ ощутил облегчение. Да, в мечтах он заносился до женитьбы и прочих дел, но…
Если ему приспичит жениться, лучше будет поступить по обычаю, то есть явиться к Хродгейру, как ближайшему родственнику Эльвёр, и поднести ему мунд за невесту. Девушка должна почувствовать себя законной женой. Стало быть, следует в точности придерживаться ритуала – это очень важно для людей из этого времени. Уж такова их жизнь.
Костя вздохнул, но без грусти. То, что он думал о ритуале, – совершенно правильно, но… Ему кажется, что Эльвёр действительно его любит. Это тем более ценно, поскольку ее сверстницы в Сокнхейде – весьма рациональные особы. Для них муж – это источник богатства, человек, который станет осыпать их жемчугами, привезенными из походов. И надо, чтобы он обзавелся большим домом, и землями, и целой толпой рабов, и чтобы жена богача-героя была полновластной хозяйкой, гордо таская на поясе тяжелую связку ключей от амбаров, овинов, кладовых и прочих слагаемых достойной жизни.
А вот Эльвёр не такая – в ней есть тяга к романтике, которой не знают во фьордах. Викинги не ходят за море, чтобы увидеть дальние земли, у них иная задача – грабить народ на тех землях, и чтобы добыча была поделена по справедливости.
Плющ опять вздохнул. Вчера они попрощались с Эльвёр. Всю ночь прощались… Девушка сказала, что не будет его провожать, а то расплачется и станет некрасивой.
– Кое-кто из варягов отправится с нами, – перебил его мысли Валерий. – Свенельд, Лидул, Турберн и этот… как его…
– Лют, – подсказал Костя.
– Во-во! Он самый. Что-то я еще хотел сказать… Забыл… А-а! Те девчонки нашлись, ну которых ты выпустил. Тора, Гудрун и… и еще одна… Гейра… Гейла…
– Гейрлауг.
– Во-во! Она самая. Так что Эльвёр скучно не будет.
Вздохнув в который раз, Эваранди сказал:
– Ладно, пошли. Отплываем скоро.
* * *
Народу на «Рататоске» прибавилось. Дружно помахав провожающим, они отвалили от новенького причала Вусегарда, и ветер с севера выдул парус, погоняя кнорр.
Костя долго высматривал знакомую фигурку на берегу, однажды ему показалось, что он видит Эльвёр, но кто знает? Может, и она стояла. В любом случае, он ее никогда не забудет, а вот увидит ли?
Бог весть… Затеряться среди чужих пространств и времен – это так просто…
От печальных размышлений и душевных терзаний здорово отвлекла гребля. Ветер неожиданно стих, и Хродгейр бодро скомандовал:
– Весла на воду! И… раз! И… два!
Ближе к полудню справа показался Кенугард. Прополз мимо, удаляясь, и пропал. Тридцатью верстами ниже по течению стояла крепость Витахольм, но туда заходить не стали. Зачем?
Продуктов набрали – ну просто завались, все в сборе.
Вперед, и с песней.
* * *
Кнорр шел ходко – опять задул попутный ветер, и «Рататоск» понесло в юго-восточном направлении, куда тек Днепр. Если бы река проложила русло напрямик, от Киева к морю, то путь сократился бы вдвое, но вода нашла дорогу вкругаля, изгибаясь колоссальной дугой по степи.
Витахольм стал последним оплотом оседлости, дальше тянулся пустынный простор, куда землепашцы боялись соваться, а кочевники проживали врозь, их юрты были раскиданы по степи, не терпя близкого соседства. Печенеги говаривали: «Моим глазам больно, если я вижу чью-то юрту на краю неба».
Да оно и понятно – выпас скота в степи требует простора, даже несколько больших стад, пасущихся рядом, выедят всю траву с корнем. Потому скотину и перегоняют постоянно, потому и кочуют скотоводы.
Правый высокий берег тянулся цепочками холмов да кручами, рассеченными балками. Левый, пологий, тянулся вдаль, но не плоско, а с почти незаметными уклонами, словно невысокие холмы растянули по горизонтали.
У самой воды шуршали камыш и тростник да развесистый краснотал, в глубину отступали бересклеты и вязы, липа попадалась, высовывались острые верхушки тополей, а еще выше росли дубы.
Степь тянулась и справа, но за высотами берега она не давалась глазам. Зато слева – простор! Лишь кое-где взгляд натыкался на кусты боярышника, а дальше – широчайший разлив муравы.
