– Вы имеете в виду Вашингтона? – озадаченно переспросила Этта.
Николас кивнул.
– Вам так же следует знать, мистер Рен, что я – свободный человек и это никогда не изменится.
– Как занимательно! – громко провозгласил Хит, тут же сдувшись, едва увидел выражения лиц остальных.
Николас наблюдал, как юнги вносят пудинг на десерт.
– Кто знает, может, и изменится, – заметил Рен, когда перед ним поставили пудинг. Колонии отделятся, но плантаторы Юга захватят контроль над новым правительством. И смогут создать свой собственный Эдем. Разве утверждение, что рабство оказалось благом для африканцев, не справедливо? По крайней мере, оно сокрушает их лень и грубое насилие, вовлекая в Божье стадо. Работа им дается по способностям.
Ах да. Вот они, вековые оправдания рабства, собранные в один изящный выдох зловонного воздуха. Эта всеобъемлющая ложь об умственных способностях африканцев, отрицание их способности к развитию за счет чтения, письма и размышлений держали их не только в физических оковах, но и в не менее коварных невидимых.
Неважно, что это было неправдой. И что сам Николас был тому свидетельством. Важно, что подобные убеждения повсеместно, как чума, отравляли души. И конца этому не было видно. Он знал, что даже через сто лет корни этих предрассудков не будут полностью вырваны из общества. Куда бы, в какое время он ни отправлялся, цвет кожи устанавливал пределы того, чего он мог достичь, и найти способ обойти эти пределы было практически невозможно.
Этта прижала ладони к столу, ей было трудно дышать, она явно пыталась справиться с… гневом?
Она злилась? Из-за него? Брось Рен на нее хоть взгляд, он бы дважды подумал, прежде чем добавить:
– Полагаю, вы обязаны своими достижениями… отцу? Простите, если ошибся насчет ваших родителей.
– Не ошиблись, мистер Рен, – ответил Николас, удивляясь, почему до сих пор сопротивляется искушению воткнуть ему вилку в глаз. – Из ваших слов, однако, я полагаю, что все мы рождены с нехваткой. В вашем случае – манер.
Теперь он понял, чем это на самом деле было – наказанием за то, что выставил другого дураком. Сначала захватив «Ретивого», а нынешним вечером уличив во лжи. Осознание этого несколько его успокоило; мелочность сидевшего перед ним частично уняла боль от открывшихся старых ран.
Рен покачнулся на своем стуле, красное вино, казалось, разом ударило в голову. Его речь стала скользкой по краям, слегка заплетающейся, глаза засверкали, придавая его ярости темное очертание.
– Как там якобы изрек Вольтер? Ваша раса – разновидность людей, столь же отличная от нашей, как порода бульдогов от терьеров?
– Мистер Рен! – краснея, воскликнула Этта.
– Имея удовольствие читать упомянутого вами Вольтера, могу уточнить цитату: «Столь же отличная от нашей, как порода спаниелей от борзых», – холодно ответил Николас. – Интересно, однако, что в итоге все мы – просто собаки.
– Возможно, – буркнул Рен, наклонившись на своем стуле вперед. – Но не все – дворняги без родословной.
Этта вскочила в ту же секунду, что и Чейз, но сидела ближе, чтобы успеть дать офицеру пощечину.
Хлопок плоти о плоть оглушил Николаса, вскочившего, чтобы удержать друга от броска через стол.
– И это поступок леди? – поперхнулся Рен.
– Ага, – одобрительно кивнул Чейз. – И чертовски отменный.
– Вы вообще слышите, что несете? – возмутилась она, прядь волос выбилась из косы, когда девушка вскинула руку в сторону двери. – Вам лучше выйти из-за стола – немедленно.
Глаза Рена сузились от ее тона. Николасу не нравилось, как тот смотрел на нее – словно собирался ударить. Ударить ее.
Пальцы Николаса прижались к ножу, который он положил на свою тарелку.
– Прошу прощения, мадам, – выдавил Рен, – если я чем-либо оскорбил вас.
– Вы прекрасно знаете, что оскорбили не меня! – сказала она, дрожа от гнева. – Думаю, вам пора нас покинуть.
Рен сложил руки на груди:
– Я еще не съел пудинг.
– Боже мой, вы отвратительны! – прорычала Этта.
– Осторожнее, мадам, богохульство – по-прежнему грех…
Даже если бы Николас увлекался азартной игрой, он бы не поставил ни единой монетки, что ее следующими словами станут:
– Тогда, думаю, увидимся в аду!
Сила гнева на ее лице даже Николаса отшвырнула бы на другой конец корабля; и он в который раз задумался, из какого же она времени. Что за эпоха взрастила столь грозный величественный характер? Но Рен, эта самодовольная свинья, остался сидеть, где сидел, а из каюты в вихре юбок вылетела Этта. Чейз вытянул шею:
– Вот эта мне нравится.
Николас ждал, но не услышал хлопка второй двери… что означало бы, что она вернулась в свою каюту. «Эта на палубе. Одна».
Он безоговорочно доверял своей команде, но ни одной даме этой эпохи не дозволялось бродить в подобных обстоятельствах без сопровождения, помимо всего прочего, она могла пораниться сотней разных способов, не говоря уже о том, чтобы упасть за борт. Кроме того, он немного опасался, не отправилась ли она на поиски очередного крюка.
Юноша встал, повернувшись спиной к своему другу.
– Проследи, чтобы мистер Рен вернулся в трюм. И, сэр, – сказал он, вновь упираясь взглядом в проныру, который удовлетворенно ел подле потрясенного Гуда, – вы больше не будете ужинать с нами. Ставьте под сомнение мою персону, как вам угодно, но если до моих ушей дойдет, что вы пытались опорочить мисс Спенсер или ее репутацию, то к следующей же трапезе останетесь без языка.
Он испытал облегчение, освободившись от теплого душного воздуха в каюте; вино и ноющий желудок прогнали всякую сонливость. Темный осенний ветерок ласково гладил его кожу, утешая запертое под нею сердце.
Она прошла совсем немного по правому борту на юте и стояла у леера. Ветер натягивал на ней платье, вылепляя фигуру. Полная луна заливала девушку молочным светом, протягивая по воде дорожку к горизонту. Если бы не ее поза со скрещенными на груди руками, пока она изучала вспенившееся вокруг нее море, она могла бы сойти за ожившую статую одного из великих мастеров.
И по тысяче разных причин для него она была точно так же недосягаема.
6
Черт, черт, черт…
Этта стерла холодную соленую воду с глаз и щек одной рукой, другой цепляясь за платье. Вытеснить клубок страха, засевший под ребрами, не получалось; корсет был затянут так туго, что спина ныла каждый раз, когда она даже неглубоко вдыхала. Куда хуже, однако, была пульсирующая боль в правой ладони. Неприятное напоминание о том, что она устроила за ужином.
Если – когда – до Софии дойдет, что, во-первых, она ходила на ужин, а во-вторых, наделала там дел, Этте повезет, если девушка будет отпускать ее одну хотя бы в уборную. Бродить по кораблю и располагать к себе команду? Исключено.
