Айронвуд не знал, что его внучка пустилась за ними. Она пришла сама – по своей собственной воле.
– Докумекала, наконец, – фыркнула София. – А ведь я перед тобой в долгу. Помнишь, ты говорила что-то насчет «управлять своей жизнью»? Если он не удостоит меня чести стать наследницей, то я, черт возьми, покажу, кто – правильный выбор!
Именно тогда Этта поняла, что ей нужно разработать другой план, готовя себя к худшему. Потому что самый распрекрасный план в мире бессилен перед готовой на все девушкой, жаждущей того, что, по ее мнению, заслужила.
Несколько часов спустя, когда солнце, пройдя у них над головами, село за спинами, когда зеленый оазис Дамаска остался далеким воспоминанием, Этта поняла, что недооценивала пустыню.
Она ожидала увидеть груды песка – барханы, в которых они будут тонуть, – не имея никакого представления об этой части мира. Земля, распростершаяся перед ними, была либо плоской, либо гористой. Горы, окутанные серой дымкой, казалось, всегда находились в отдалении. Ветер, хлеща, играл с бледной слежавшейся грязью под ногами, подхватывал все, что ни вылетало у лошадей из-под копыт. Он шептал, упрашивал, словно пытаясь прельстить их.
Когда они остановились на отдых, лошади сжевали несколько сморщенных кустиков. Их бока тяжело вздымались, тело Эттиной лошади пылало жаром, ноги девушки насквозь промокли от сладкого едкого пота. С нее не сняли путы, пока не пришло время выгуливать животных.
Один из стражей нашел корявый колодец, вырытый в твердой земле. София перевела его слова: колодец, вероятно, остался от римлян, ездивших этой дорогой в Пальмиру, и до сих пор используется несколькими бедуинскими племенами пустыни. Вода, собравшаяся после дождя несколько недель назад, оказалась несвежей и выглядела не очень, но лошади выпили все до последней капли. Настало время снова двинуться в путь.
Не было ни тени, ни воды, ничего, кроме древних руин, выраставших тут и там на горизонте. Когда грязь осела, Этта могла видеть на сотню миль во всех направлениях; зной играл с воздухом, заставляя его танцевать, словно перед проходом. В конце концов думать о поисках прохода стало невыносимо, Этта слишком ослабла и устала. Даже под защитой одеяния и покрывала солнце буквально выжаривало ее изнутри.
Едва Этта успела подумать, что София заставит их ехать ночью, в отдалении появилось нагромождение бледных низеньких построек.
– Куриетайн, – с явным облегчением сказала София, вытирая рукавом пот с лица.
– До Пальмиры еще далеко? – спросила Этта, сползая с перепачканной лошади.
Бедняжка, едва держащая голову, содрогнулась, когда они со стражем избавили ее от своего веса на время короткой прогулки до деревни.
– Около дня пути на север, – ответила София. – Я хочу поднажать, когда мы наберем воды, но наши блистательные стражи, кажется, думают, что нужно попробовать сменять лошадей на верблюдов.
Перейти на верблюдов – животных, способных днями обходиться в пустыне без воды, – показалось Этте довольно разумным.
– Как их зовут?
– Верблюдов? Какого черта я должна знать?
Она это серьезно?
– Стражей! – Этта указала на тихо переговаривающихся перед ними мужчин.
– Зачем тебе? Хочешь написать благодарственные письма?
– Да пошла ты… – Этта скрипнула зубами. – Не бери в голову.
Для размышлений есть вещи и поважнее: мама. Астролябия. Возвращение к Николасу. Даже дебют. Стоило подумать об этом сейчас – и в сердце вспыхнул знакомый огонь, пробиваясь сквозь страх и тревогу, одолевавшие ее при мыслях о жизни в бегах с матерью. Она хотела играть – ради Элис, чтобы Николас мог услышать ее; но еще сильнее, чтобы снова управлять своим будущим на собственных условиях.
В Куриетайне мужчины переговаривались между собой, курили кальяны, наблюдали закат. Они привлекли несколько заинтересованных глаз, когда один из стражей вел их по лабиринту выгоревших на солнце улиц, направляясь к тому, что София называла караван-сараем, а остальные ханом – к ночлежке для изможденных путников и их животных.
И воде. Чистой прохладной воде. Этта облизнула потрескавшиеся губы. Ее бурдюк опустел еще час назад.
– Я слышала, мужчины говорили о горячем источнике. Чувствуешь запах серы? – спросила София, глубоко вдыхая вечерний воздух.
– Ах вот оно что, – сладко ответила Этта. – А я-то думала, это ты.
Улыбка Софии могла бы расплавить лицо человека послабее духом.
– Какая жалость, что ты не сможешь выкупаться. Такое ощущение, что мы приехали сюда на тебе.
К рукам, казалось, привязали по стофунтовой гире, но Этта собрала последние силы, чтобы показать Софии неприличный жест, прежде чем отвернуться обратно к дороге.
Караван-сарай оказался простым квадратным сооружением, почти крепостью. По его фасаду, разделенному огромным проездом, шли колонны и столько арок, что Этта не бралась сосчитать. Прямо сейчас несколько мужчин вводили в ворота неуправляемое стадо верблюдов.
Двое молодых ребят подошли взять их лошадей и направили путников внутрь, где их встретил дородный мужчина с одутловатым лицом, в нарядном красном одеянии. Сначала он поговорил со стражами, которые, должно быть, обмолвились, что София при золоте, поскольку мужчина успел извиниться перед ней на трех языках, пока София не соизволила ответить ему по-арабски.
Караван-сарай делился на два уровня: верхние комнаты, где спали люди, и нижние, где ночь пережидали их верблюды, лошади и товары.
Караван, прибывший перед ними, только закончил разгрузку и устраивал на ночлег животных. Покончив с вечерней молитвой, мужчины смешались с другими путешественниками, демонстрируя товар и деля трапезу.
– Входи, – сказала София, когда они добрались до своей комнаты на втором уровне. Их сопровождающие двинулись к следующей двери и исчезли внутри. Она слышала звук падения их сумок и шелест ткани, когда они развернули свои постели.
Этта шагнула в комнату, в которой оказалось градусов на десять прохладнее, чем снаружи. Она так привыкла к изяществу, с которым были обставлены даже самые простые дома, что удивилась, обнаружив комнату пустой, как пещера. Никакой двери, только занавеска, упавшая до пола, когда она зашла.
– Так. Вот одеяло, – София бросила свернутое полотно.
Неудивительно, что после дня на спине лошади оно пахло так же плохо, как и сама Этта.
Она расстелила его на полу, мысленно готовясь к изощренной муке: устраивать измученное скачкой тело на почти что голой утоптанной земле.
«По крайней мере, мы в безопасности, – подумала она, но потом исправилась: – Наверное».
– В сумке есть еда, – сказала София, указывая на полотняный мешок, который она свалила у стены на своей стороне маленькой комнатки. – А я должна выяснить, как сбыть лошадей.
