– Быстрее! – поторопил я девочку, снова поднимая ее к лазу. Ей было лет десять-одиннадцать, она выглядела очень истощенной, но оказалась достаточно тяжелой.
– Я вырву тебе кишки, ублюдок! – Бурый Дженкин пинал и тряс дверь. Одна из верхних панелей тоже треснула. В этот момент я поблагодарил Бога за прочность викторианской работы.
Девочка снова попыталась пролезть через лаз. Я поднял ее так высоко, как только мог, едва не задохнувшись в юбках. От нее исходил сладковато-кислый запах, как от лаванды и карандашной стружки.
– Давай же, – умолял я ее. – Если очень постараешься, у тебя получится!
Но у нее, казалось, не было ни силы, ни желания. И когда Бурый Дженкин начал выбивать клинообразное отверстие в очередной панели, она опустила руки и безмолвно повесила голову, словно уже смирилась с тем, что будет выпотрошена и разорвана на куски.
– Постарайся, ради бога! – закричал я на нее. – Иначе он поймает нас!
Распахнулась дверь и – ой! В дом влетает красноногий…
Я увидел, как когти Бурого Дженкина раздирают в щепки дверную обшивку. Он кидался на дерево с почти самоубийственным напором, яростно вереща. И я понял, что если он поймает нас, то случившееся с Деннисом Пикерингом покажется нам актом милосердия. Он разрежет нас, как циркулярная пила.
– Пожалуйста, постарайся! – умолял я девочку, но она обмякла у меня в руках и не шевелилась.
Если она не пролезет через лаз, я не смогу долго ее удерживать. Я подумал о Дэнни и Джени, а еще я подумал о Лиз. В голову мне пришла позорная и трусливая мысль: спасти себя, а ребенка оставить.
К тому же, что там сказал Деннис Пикеринг? Если мы заберем ее в 1992 год, ей же будет больше ста лет? Мы убьем ее, как и Кезия Мэйсон… Возможно, более жестоким способом!
Тут из двери вылетела целая панель, и, оглянувшись, я увидел Бурого Дженкина, злобно уставившегося на меня из темноты коридора. Глаза – как шляпки гвоздей, зубы – как осколки молочных бутылок. Он просунул лапу сквозь дыру в двери и пытался нащупать дверную ручку.
– Лезь! – закричал я девочке. – Ради бога, лезь!
И тут случилось чудо. В отверстии лаза, прямо у нас над головой, появилось лицо Лиз, подсвеченное серым дневным светом из чердачного окна.
– Дэвид? – позвала она. – Дэвид, что случилось? Я услышала, как ты кричишь.
– Помоги ей! – закричал я, в то время как Бурый Дженкин яростно тряс дверную ручку.
– Как?
– Она не может подтянуться, у нее совсем нет сил! Пожалуйста, помоги ей!
Лиз потянулась через люк и схватила девочку за запястье.
– Давай же, – ободряюще сказала она ей. – У тебя получится.
– Лиз! – воскликнул я. – Ради бога, быстрее!
– Я пытаюсь! – крикнула в ответ Лиз. – Ты же знаешь, я не Арнольд Шварценеггер!
Обмякнув, словно мешок с чечевицей, девочка позволила Лиз принять ее у меня из рук. Я помогал, толкая девочку за ноги вверх. В момент максимального напряжения мне показалось, что Лиз не справится. Она была ненамного крупнее и тяжелее самой девочки. Но она с силой откинулась назад, увлекая девочку за собой. Та пролезла через лаз, сильно ободрав себе лодыжки, но зато осталась жива. Любая ссадина лучше даже самого мелкого пореза от когтей Бурого Дженкина.
– Bastard-cunt-ich-tote-dead-you-now!
[52] – верещал тот.
Я подпрыгнул и ухватился за раму люка. Пару секунд раскачивался из стороны в сторону, не в силах подтянуться, хотя должен был подлететь, как пробка из бутылки «Фрешенет Негро»
[53]. Кряхтя, я все же сумел подтянуться и перенести центр тяжести. И как только зацепился локтями за край рамы, дверь с оглушительным грохотом распахнулась, и Бурый Дженкин влетел в комнату. Быстрый, грязный и черный, как ночная тень, он полоснул меня по ноге. Боли я не почувствовал, но, глянув вниз, увидел, что его когти рассекли мне ботинок, и из него на стул, на ковер и на самого Бурого Дженкина капает кровь.
Я взбрыкнул ногой. Преследователь вскочил на стул и попытался вцепиться мне в лодыжки. Я снова взбрыкнул, он потерял равновесие и с глухим стуком свалился на пол.
– Je tué you bastard have no Zweifel!
[54]
Но я уже взбирался наверх, упершись в раму коленом. Поднявшись, перекатился в сторону. Быстро захлопнул дверь лаза и задвинул засов, не глядя вниз.
Чердак погрузился во тьму. Еще стоя на коленях, я заметил, что весь старый хлам, которым был до этого дня забит чердак, вернулся на свои места – ящики, стулья, комоды, напольные зеркала и даже деревянная лошадка. Вероятно, отодвинув засовы и открыв лаз, мы тем самым открыли дверь в 1886 год. Как бы это ни произошло, я не собирался проделывать это еще раз. Мне вполне хватило и одного визита в мир Бурого Дженкина, Кезии Мэйсон и молодого мистера Биллингса.
Обессиленный и покрытый синяками, я поднялся на ноги, сделал глубокий вдох и побрел к лестнице. Слава богу, кое-что было видно – Лиз оставила чердачную дверь открытой, но после серого дневного света 1886 года было трудно привыкнуть к сумраку. Я вышел на площадку и закрыл за собой дверь. Лиз ждала меня тут же, держа девочку за руку. За их спинами маячил совершенно бледный Дэнни.
– Ну и? – спросила Лиз дрожащим от волнения голосом.
– Что «ну и»?
– Ты в порядке? Не ранен?
– Нет, я не ранен. Только нога порезана, и все. Хорошо, что на мне «Доктор Мартенс»
[55].
– Где викарий?
– Прости, что?..
– Викарий, мистер Твиттеринг или как там его.
– А… Пикеринг, Деннис Пикеринг.
– Да, Деннис Пикеринг. Где он? И что это за тварь была там внизу, которая так страшно верещала? Это был Бурый Дженкин?
– Да, это был он. Он просто вышел из себя.
– Господи… Если это называется «вышел из себя», не хотела бы я встретиться с ним, когда он разозлится по-настоящему.
– Все в порядке, честно. Он как сторожевой пес, только и всего. Становится немного диким.
– Ты весь дрожишь.
– Нет, нет, я в порядке.
– Так где же все-таки Пикеринг?
– Он тоже в порядке. Он… – начал было я, но вдруг заметил, как внимательно смотрит на меня Дэнни.
Если я расскажу, что случилось на самом деле, ему, наверное, до конца жизни будут сниться кошмары. Как и мне. Разве я смогу забыть, как когти Бурого Дженкина пронзают мягкий живот викария, а затем рассекают внутренние органы и слой белого жира.
