– В чем дело? – наконец спросила она. – Почему ты здесь стоишь?
– Я… ходил пить.
– А где твоя пижама? Тебе же, наверное, холодно.
– Не так чтобы очень.
– Все равно… Может, вернешься в постель? Или собираешься стоять здесь и пугать меня всю ночь?
– Я… Нет, конечно.
Я подошел к кровати, продолжая пристально смотреть на Лиз.
– Ты в порядке?
– Конечно. А почему я должна быть не в порядке?
– Я в том смысле, ты хорошо себя чувствуешь? – спросил я.
Лиз нетерпеливо рассмеялась:
– Конечно, я хорошо себя чувствую. А что такое?
Я забрался в постель. Лиз тут же обняла меня рукой и крепко прижалась ко мне грудью и бедрами. Затем взяла мой правый сосок большим и указательным пальцем и стала поглаживать.
– Кажется, ты сказал, что тебе не холодно, – игриво прошептала она.
– Да, не холодно. Просто я слегка испугался, и все.
– Испугался? Испугался чего?
– Того существа, которое уже видел раньше, – похожего на монахиню. Ты спала, и оно будто наклонилось над тобой.
– Что значит «наклонилось надо мной»? – Лиз улыбнулась, с трудом сдерживая смех.
– Не знаю. Я видел своими глазами. Существо наклонилось над тобой, а потом исчезло.
Лиз стала водить пальцами у меня по боку и задела чувствительную точку, от чего я вздрогнул.
– Думаю, ты слишком много выпил.
– Лиз, я видел это существо. Оно парило прямо над кроватью.
Лиз принялась гладить, сжимать, царапать мне бедра, а затем начала массировать член. Я остановил ее, взяв за запястье:
– Не надо. Я правда не хочу.
Она поцеловала меня, но руку не убрала. Как только я отпустил ее запястье, она снова начала меня массировать – не нежно, а как-то яростно, впиваясь ногтями мне в кожу.
– Мне больно, – запротестовал я.
– О, дорогой, – усмехнулась она. – Разве ты не можешь немножко потерпеть? Я думала, мужчинам нравится боль.
Она продолжала массировать меня все сильнее и сильнее, пока я, наконец, снова не схватил ее за руку, крепко сжав:
– Лиз, мне больно. Хватит.
– Не говори мне, что тебе не нравится. Ты весь напрягся.
– Мне больно, и я не в настроении.
Она издала смешок – пронзительный, глумливый смешок, больше похожий на вскрик. Раньше я никогда не слышал, чтобы она так смеялась. Кожа у меня покрылась мурашками, мошонка сжалась. Она стянула в сторону одеяло и оседлала меня, уткнувшись коленями мне в грудную клетку и прижав руки к кровати. Несмотря на маленький рост, она казалась довольно тяжелой и сильной. Из-за темноты я едва мог видеть ее лицо, но различал блеск глаз и зубов. Дыхание у нее было жестким и глубоким, грудь резко вздымалась и опускалась.
– Лиз? – осторожно произнес я. Мне казалось, будто я ее совсем не знаю.
– Почему ты остался? – тяжело дыша, спросила она.
– Что? О чем ты?
– Почему ты остался? Почему не уехал, как только понял, что здесь что-то не так.
Я попытался сесть, но Лиз снова прижала меня к подушке.
– Лиз, – сказал я, – это ты или кто-то другой?
Она снова издала этот жуткий визгливый смешок.
– А на кого это похоже? Боже мой, Дэвид, ты такой дурак!
Я сделал глубокий вдох, попытался успокоиться и привести мысли в порядок. Мне это было нелегко. Я всегда был склонен к необдуманным заявлениям.
– Лиз… – начал я, но она прижала кончики пальцев к моим губам и сказала:
– Ш-ш-ш, ты ничего не понимаешь, хотя и не должен.
– Не понимаю чего? Лиз, это глупо!
Но она наклонилась и поцеловала меня, сначала в глаза, затем в рот. Провела кончиком языка по моим губам, и я почему-то внезапно успокоился. Как будто то, что она делала и говорила, не имело значения… Как будто проще было просто снова лечь и делать все, о чем она меня попросит. Ее дыхание было сладким и горячим – дыхание лета, дыхание девушки, объевшейся абрикосов. Ее язык принялся исследовать мои зубы. А затем кончики наших языков соприкоснулись, и я почувствовал, будто между нами возникло нечто не поддающееся описанию. Какая-то странная связь, какая бывает у людей, объединенных общей тайной.
На мгновение я снова увидел у нее в глазах красное мерцание. На мгновение я понял вещи, которые до этого мне не суждено было понять. Например, что Бога нет, никогда не было и не будет. А есть лишь Великие… Некоторые из них излучают благосклонность, другие – скрытны и далеки, третьи – слишком пугающи для человеческого разума. Лиз села, и это мимолетное понимание тут же улетучилось. Но у меня возникло ощущение, что на меня надвигается нечто колоссальное и исполненное драматизма. И что я буду его частью.
Лиз приподнялась с моей груди и неуклюже уткнулась коленями в мою подушку, по обе стороны от головы. Ее вагина была всего в паре дюймов от моего рта, и я почувствовал сильный специфический запах секса.
Я поднял на Лиз глаза. Она держалась за изголовье кровати обеими руками. Ее лицо виделось мне в обрамлении клинообразной долины грудей и сияющих зарослей лобковых волос.
– Ты такой нерешительный, Дэвид, – произнесла она странным голосом. – Почему? Не нравится вкус?
– Лиз… – начал я, но мои мысли уже закружились в медленном водовороте чувств, страхов и желаний.
Допустим, что вы встретили девушку, которая сделает все, что вы захотите… абсолютно все. Разве я говорил это? Или Лиз? Я не был уверен. Но, когда она сидела надо мной, дразня, я представлял, как занимаюсь с Лиз тем, чем никогда не занялся бы с Джени. Я видел черный нейлон, белые бедра. Видел язык, облизывающий губы. Видел налитые груди. Видел шелк, покрытый влажными пятнами.
Медленным, дразнящим поворотом таза Лиз опустилась на мой рот. Я почувствовал теплый влажный поцелуй. Поцелуй, едва не задушивший меня. Мой язык медленно смаковал хребты, расщелины и впадины. На мгновение задержался на терпкой уретре, а затем скользнул вглубь вагины. Наши губы слились в этом импровизированном поцелуе. Она прижалась ко мне еще сильнее, и мой язык круговым движением коснулся шейки матки.
И хотя Лиз стонала от экстаза, а я едва не захлебывался от слюны и смазки, я осознавал, что это было далеко от любви. Это делалось не ради любви. Это делалось даже не ради страсти. Это было что-то еще. Каким-то непостижимым для меня образом это являлось продолжением рода. Мы зачинали ребенка.
Либо, если не ребенка, то что-то другое.
Я помню, как Лиз, наконец, слезла с моего лица. Она присела рядом на кровати и долго на меня смотрела. Я опустился на подушку и смотрел на нее, веяло теплым ночным ветерком, во рту у меня пересохло. Время от времени она касалась моей груди, рисуя на ней невидимые узоры. Они напоминали то цветок, то четырехлистный клевер, то звезду.
