– Не знаю, – ответил он.
– Да она сломана, мать честная! – засмеялся Уве.
– Да?
Уве захихикал.
– Да, в хлам!
Майлз осмотрел руку.
– Ну да, похоже, – пробормотал он.
– Ты так сильно дубасил его, что сломал руку. – Уве смеялся, издавая клокочущие звуки, от души. – За это короткое время, Майлз Ингмарссон, ты заработал мое безграничное уважение. Знай это. Меня зовут Уве, Уве Нигерсон.
Майлз ничего не соображал.
– Что ты тут делаешь, Майлз? – спросил Томми.
– Что ты тут делаешь, Томми?
Некоторое время они пристально смотрели друг на друга.
– Что ты нашел в ячейке Винге? – спокойно спросил Янссон.
– Ничего, – соврал Ингмарссон.
Томми кивнул, сделав вид, что поверил Майлзу.
– Что, черт возьми, там такое? – Он показал в глубь комнаты. – Зачем ты убил того беднягу?
Майлз пожал плечами. Уве спародировал его движение, нарочито и театрально.
– Ты можешь и лучше, Майлз, – сказал Томми.
– А это имеет значение?
– Конечно, имеет!
– Это был вынужденный шаг.
Уве закрыл рот рукой и сделал большие глаза.
Томми раздраженно покосился на него, потом снова обратился к Майлзу:
– Почему вынужденный?
– Рост.
– Чего?
– Рост, личностный рост. Я встретил любовь, – буркнул Майлз.
На лице Томми читалось отвращение. Уве у него за спиной разыгрывал невероятное удивление.
– Потом я чуть не погиб в автокатастрофе, – добавил Майлз. – Тогда ко мне пришло что-то вроде виде́ния.
Уве вовсю гримасничал: закрывал лицо как при аварии, изображал испуг, потом стал Иисусом на кресте.
Майлз большим пальцем левой руки показал на труп Линдгрена:
– А потом пришел он и все разрушил.
Уве сделал грустное клоунское лицо, прижав обе ладони к сердцу.
Томми раздражала пантомима, которую он видел боковым зрением.
– Хватит уже, Уве! – рявкул он.
Тот замер, как герой комиксов с преувеличенно печальным лицом; уголки его губ опустились, плечи поднялись. Он тяжелым шагом подошел к Линдгрену; походка его стала легче, спина прямее. Наконец Уве полностью выпрямился и спокойно встал около трупа.
– Вот я опять стал самим собой, Томми! – Широко улыбаясь, он сел около тела, поднял палец вверх на Майлза. – Твоего коллеги это тоже касается. Он стал самим собой, вот что он хочет сказать, – добавил Уве.
Томми прошерстил взглядом Ингмарссона с головы до ног.
– Самим собой? Вот как. И каким же?
Нет ответа.
– Так ты вот такой? Стал самим собой? – спросил он. – Вот это и есть Майлз Ингмарссон? – Снова обвел рукой комнату. – А?
– Возможно, – прошептал Майлз.
– Сегодня мы честные и откровенные, мне это нравится! – сказал Уве.
Томми потрогал бородку.
– Здесь ты стал виновным в убийстве. Можно так сказать, Майлз?
Ингмарссон пожал плечами.
– Возможно, – снова сказал он.
– Возможно? – с кривой ухмылкой изумился Томми. – Это же убийство!
Уве нашел пакет с амфетамином, опустил туда палец, лизнул и обернулся к Томми:
– Какого хрена ты делаешь?
– Что я делаю? Ну, то, что я заговариваю зубы Ингмарссону болтовней об этом убийстве, – это уже что-то, да? Вот чем я занимаюсь, – ответил Томми.
Уве фыркнул и поднялся, держа в руке мешочек с амфетамином.
– Он будет сидеть в тюряге и стучать на всех, пока его кто-нибудь не послушает. Он же коп. Что за гребаная идиотская идея, Янссон?
– Я просто пытаюсь найти разные пути, – сухо ответил Томми.
– Разные пути? – Уве разыгрывал умственно отсталого ребенка. – Ты не ищешь другие пути, ты просто задний ход даешь. Кишка у тебя тонка сделать то, что мы решили. Но других путей нет, Янссон! – Он сделал несколько шагов в сторону Томми.
– Да откуда тебе знать, о чем я думаю… – начал он.
Уве сильно, со звонким хлопком, врезал ему по лицу.
Томми был ошарашен.
Майлз пытался поймать момент для бегства, из комнаты и из дома. Но они стояли на пути отступления. Квартира находилась на третьем этаже, из окна он выпрыгнуть не мог.
– Вот, Томми, – мягко проговорил Уве, – возьми немного. – Он протянул ему мешочек с наркотиками.
– Что это?
– Дурь. Похоже, отличный порох. Добавит тебе храбрости.
Томми был вне себя.
– А сам-то считает, что нельзя пить пиво в обед!
Уве снова заулыбался – разительная перемена настроения. Он махал мешочком у Томми перед носом.
– Ну и чего? Мне принять наркоту? – гневно спросил Томми.
– Да, прими сейчас, и смотри, больше не веди себя все время как мелкая девчонка.
Подцепив небольшую горку указательным пальцем, Уве начал водить им перед Томми.
– Давай-ка сначала сам, – гневно сказал тот.
Гангстер быстро вдохнул порошок носом, снова зачерпнул из пакета и протянул палец Томми. Тот вдохнул и, состроив гримасу отвращения, начал усердно чесать нос.
– На вкус как лекарство, – сказал он.
– Ты умеешь называть вещи своими именами, Томми. А теперь давай заберем малыша Майлза отсюда.
* * *
Пьяный от наркотиков, с выпученными глазами, Томми ехал, держа руль обеими руками. Уве нравилась музыка по радио. Он брал высокие ноты – Уве умел красиво петь.
Майлз сидел на заднем сиденье в наручниках. Они ехали уже больше получаса, прочь из города, подальше от цивилизации. Потом вдруг машина остановилась. Уве вытащил Майлза – место было пустынным и мрачным – и повел его вниз, к озеру.
Холодная темная вода простиралась перед ним без конца и края, вокруг плавали тонкие льдины.
– Ты знаешь, что вот это все не выполняет никаких функций, – Уве протянул руку в темноту.
– Что? – спросил Майлз.
– Все бесполезно и не имеет никакого значения. Поэтому то, что произойдет сейчас, не должно тебя пугать.
Уве, очевидно, был еще и философом.
– В этом будет настолько же мало смысла, как и во всем другом. Мы боимся смерти, только когда неправильно понимаем жизнь, когда думаем, что мы здесь по какой-то особой причине, или когда преувеличиваем собственную значимость. Это называется гордыня. Вот тогда умирать неприятно. В других же случаях – нормально.
