Фоконбергу стиснуло грудь: король Эдуард проехал от него меньше чем в двадцати ярдах, на резво и грациозно трусящем боевом коне невиданной мощи. Вместе с юным монархом следовало ядро из знаменосцев, а вокруг него полубежали ладные, крепко сбитые люди с тесаками и секирами.
Вырвавшись из фланга, Эдуард со своими рыцарями напустился на всадников, которые дожидались их, и в считаные секунды разделался с первыми двумя. Его дважды ударяли копьями, но те отскакивали от брони. Третий удар во всю силу пришелся от всадника, вставшего четко у него на пути. Но Эдуард опередил его в галопе и сбил с лошади простым ударом плеча.
От силы столкновения Фоконберг невольно поморщился: все равно что ястреб хватил голубя, сбив его навзничь. Безусловно, свое дело сделали вес и скорость, но оставалось лишь домысливать, как непросто иметь в себе силы встать перед броском Эдуарда. Юный король не вилял и не сдерживался, он прямиком летел на тех, кто стоял против него, и крушил их мечом либо просто ударом. Он выглядел искусней и проворней тех, кто был старше него, и, обманным движением заставляя метнуться не в ту сторону, мгновенно вышибал их из седел при повороте. В расцвете своей юности некоторых из них он заставлял смотреться малолетними увальнями.
А вокруг Эдуарда усердствовали люди, знающие толк в своем деле. Пока неприятельские всадники суматошно носились, пытаясь удержать натиск, эти жесткие люди, подобравшись, перебивали коням ноги или снизу вздевали на пики всадников, и те падали, обливаясь кровью. Наиболее умелыми тесачниками были коновалы, мясники, кузнецы и кожевники, поднаторевшие в своей работе.
Все это длилось недолго. Эдуард оглядел трупы атаковавших и их катающихся в агонии лошадей. Работа была исполнена грубо, но он взирал на нее с хмельным мстительным удовольствием, толком как бы и не зная, скрывать ли это, как нечто непристойное. А впрочем, надо ли? Вместо этого он поднял меч и победно вскрикнул. Его крик, торжествуя, подхватили сотни глоток – и этот звук прокатился по всему левому крылу и перенесся на центр, где, продолжая бой, безудержно хохотал Уорик. Это была лишь одна небольшая стычка, но Эдуард доказал в ней себя. Его показательную схватку перед армией лицезрели почти все. Если кого-то до этого тяготили сомнения, то теперь они были отброшены. Эти люди сражались за короля Англии – и в осознании этого черпали новую силу.
19
Снег все валился, и ветер задувал так, что ратникам приходилось щуриться. Кожа, волосы, складки одежды – все заиндевело, трескаясь и лопаясь с каждым шагом или взмахом клинка. День тянулся в напряженном противостоянии, когда обе рати, сцепившись, попеременно теснили друг друга, каждый небольшой шаг давался лишь через трупы своих. То тут, то там по зову капитанов в ход шли пики, и тогда при броске в строю неприятеля возникала брешь, которая, впрочем, вскоре затягивалась под встречным наплывом и встречным броском где-нибудь по соседству. Все это время вскидывались и опускались топоры, секиры и тесаки, а вместе с ними секли свою кровавую жатву короткие и мощные лезвия фальшионов
[32].
Позади вовлеченных в сечу рядов солдаты жались друг к другу для тепла и хоть какой-то защиты от пронизывающего ветра, который, казалось, похищал весь остаток сил. Люди притопывали ногами и дышали себе в ладони, в то время как их самих неумолимо влекло вперед. Отступать они не могли – у них не было возможности даже толком шевелиться – а тусклый свет дня шел уже на убыль, и уже начали густеть тени, что стелились от десятков тысяч, коченеющих на мерзлой земле в обнимку с зажатыми в руках древками и рукоятями.
На какие-то мгновения порывы ветра сдували завесу в сторону, и тогда более-менее открывалось поле битвы. Для ратных людей и лордов, что пришли на север с Эдуардом, этот вид был не вдохновляющим. Армия Ланкастера по-прежнему темнела сонмищем на убеленной земле. Истощенные люди с юга, переглядываясь, лишь покачивали головами. А свет уходил, и при таком виде невозможно было не пасть духом, не ощутить глухое отчаяние, словно льдистым крылом царапающее занемелое, ноющее от холода тело.
Среди рядов все так же мелькали мальчишки-водоносы с бурдюками, из трубок которых можно было сосать воду. Раненым, палимым внутренним жаром, эти оборвыши давали хлебнуть, бдительно следя и обругивая, если глоток оказывался чересчур крупным или драгоценная влага стекала по бороде. Все это время безостановочно шел бой: шеренги сшибались, налезали и, тяжко возясь, давили друг на друга. Люди по обе стороны напоследок выкрикивали имена своих родимых и близких, чувствуя, что погибнут в наступающей тьме – они кричали последним задыхающимся голосом или же бесшумно соскальзывали под ноги напирающих сзади.
Сизоватый, меркнущий свет дня забирал с собой что-то жизненно-важное. Закаленные бойцы, сжав плечи, нагибали головы, в своей мрачной выносливости осваиваясь с темнотой. Команды прекратить бой все не поступало, ни от лордов, ни от капитанов. До бывалых, похоже, доходило, что в это место они явились, состоя как бы в услужении у двух королей, а вот уйти отсюда им доведется, служа лишь одному. Рога и барабаны смолкли, больше не заглушая рева, стонов и воплей, растущих и ниспадающих волнами, что разбиваются о берег. Им сиротливыми чайками отзывались те, кто в эти мгновения погибал.
После долгих часов сражения люди впадали в свинцовую усталость и смятение, которое с темнотой лишь усугублялось. Они держались лишь за счет стоящих рядом, таких же ослабевших друзей, ну а если попадались более свежим врагам, те срезали их, как снопы. Число смертей все росло и росло вместе с тем, как на ослабевших накидывались более сильные; ну а когда слабели они, их, в свою очередь, срезали те, кто пришел следом.
В рядах Йорка намечался зреющий разброд. Даже из центра, где все так же без признаков усталости сражался Эдуард, бескрайность рядов Ланкастера просматривалась воочию. Возвращать своего коня в тыл молодой король не стал. Отсалютовав Фоконбергу, он поскакал вдоль строя обратно к Уорику, по пути снисходительно принимая приветствия, хотя уже и не такие дружные. Ввиду отсутствия у обеих сторон лучного боезапаса опасаться внезапной, быстрой, как молния, стрелы-змеи ему не приходилось. Ну а без пушек на поле Эдуард был поистине неуязвим – во всяком случае, пока не выдохся. Рыцарей, что остались без сил, можно было выбить из седла и попросту воткнуть пику между пластин их доспехов или вмять обухами шлем им в голову. Но такой великан, как Эдуард, мог беспрепятственно продолжать сражаться, и как его остановить, было уму непостижимо. Для этого, пожалуй, пришлось бы нанести точнейший, прицельный удар по доспеху – но попробуй прицелься, особенно на скаку, когда он, глумливо скалясь, уже наносит упреждающий удар, обычно смертельный. Сам король потерял уже счет тем, кто нынче пал от его руки.
Дол уже подернулся сумраком, когда где-то справа Эдуард различил движение. Если б не снег на земле, он бы вряд ли это заметил, но на фоне белизны и все еще крутящихся столбов метели ему удалось рассмотреть приближение стремительной темной лавины. С высоты своего жеребца он успевал углядеть все быстрее остальных – и теперь сидел и неотрывно смотрел в ту сторону, застыв в оцепенении сосредоточенности. К нему уже наперегонки спешили за приказами – не важно, какими – мальчишки-посыльные. Однако Эдуард остановил их властно выставленной пятерней. Жестом веля им ждать, он сидел и всматривался, оглушенный стуком собственного сердца – даже голова у него пошла кругом, вызывая что-то вроде тошноты. Если к армии королевы подошли свежие подкрепления, то он сейчас смотрит в лицо своей погибели и вековечному бесславию Йорков. Неприятель превосходил его числом уже изначально. Ну а с подкреплением враг его неминуемо сомнет.
