– Очень хорошо. А теперь соберитесь, милорд Сомерсет. Мне нужны ваши ум и бодрость, хотя, мне кажется, вы нынче не смыкали глаз.
Герцог лишь кивнул, воспаленно моргая.
– Просто пыль попала, миледи. Прошу извинить.
– Вот и мне так показалось. Ведите сюда ваших людей – пусть помогут собрать вещи, которые мне понадобятся при странствии. Я хочу, милорд, чтобы вы были рядом. Помогали мне с моим мужем и сообщали обо всем происходящем. – Сделав паузу, королева приподняла голову: ее глаза были полны отчаяния. – Просто не верится. Как такое могло произойти?
Сомерсет отошел, отдавая вниз приказания, но когда он вернулся, королева по-прежнему ждала ответа.
Ему оставалось лишь пожать плечами.
– Снег, миледи. Снег и везение – этого оказалось достаточно. Уж не знаю, Бог ли был на их стороне или дьявол, но… безусловно, тот или другой. Король Эдуард у них сражался по центру и вел за собой людей, которые дрались как демоны, а он вдохновлял их своим примером. Но и при этом они не победили бы, просто не смогли бы, учитывая наш численный перевес. Так что – Бог или дьявол, а может, и тот, и другой. Не знаю.
20
Под реющими с обеих сторон длинными стягами Эдуард въехал в ланкастерский лагерь. Настроение короля к разговорам не располагало – не из-за его хмурости, а скорее, из-за некоей оторопелости от осознания, как быстро успело произойти такое множество событий. До центра лагеря он со своим окружением доехал, не встретив никакого вооруженного сопротивления. Немногие из оставшихся часовых, завидев на дороге знамена Йорка, тут же дали деру. Привлеченный запахом съестного, Эдуард спешился и принял в руки миску тушеной баранины – славное ароматное тепло, умащающее голодные спазмы.
Вместе с Уориком, Монтегю, Норфолком и Фоконбергом восемнадцатилетний король, прихлебывая бульон, оглядывал притихший неприятельский лагерь. Единственным звуком здесь было кашлянье Норфолка в тряпицу – влажное «кхе», рубящее беспрерывно, пока измочаленный герцог не смотрел на кровь и, кривясь, не сплевывал на землю. Спустя какое-то время капитаны поднесли Эдуарду стопку мелко исписанных свитков, но он отмахнулся от них. Работа клерков его не занимала, как и – пока – прочие дела, связанные с правлением. Сомнения нет, что человек его отца, Поучер, в конце концов настигнет его, но прежде нужно довершить дела куда более важные.
Ланкастерские слуги суетились, поспешая поднести еду и воду. Они были удручены и находились в сильном потрясении, но уже ощущали веяние нового мира из кровавых полей за спиной. Им ведь как-никак нужны были и пища, и оплата за труд, даже когда их хозяева приказали долго жить. Некоторые из них при исполнении плакали, понимая, что глава их дома больше не возвратится. В походной кладовой обнаружились заготовленные окорока, и их стали насекать клинками, которыми еще недавно кромсали живую человеческую плоть.
Пока истощенные люди устраивались на еду и отдых, Эдуард вновь взобрался на коня, морщась от синяков, идущих с его правого плеча и руки вниз к обеим ногам. Доспехи накануне поглотили десятки ударов, но те рассосались по телу, которому теперь предстояло неделями цвести буйным цветом. В железных пластинах виднелись аккуратные отверстия, куда вонзалось то или иное оружие. Одних лишь треугольных дыр от тесака Эдуард насчитал четыре штуки – все, как одна, со стороны груди, что весьма тешило его самолюбие. Каждое отверстие было в венчике крови, хотя раны снизу запеклись и загасились слоями кожи и толстой стеганой ткани. Вытянувшись перед тем, как сесть в седло, король издал протяжный стон, перешедший в гневный рев, когда свое недовольство выразил каждый его сустав. Он оставил шлем в руках слуги и смежил веки, чувствуя, как под дуновением ветра на его теле подсыхает пот. Эдуард не нуждался ни в каком зубчатом обруче из золота, чтобы показать, что он король. Свидетельством тому была битва, которую он выиграл. Ни трепещущие стяги, ни цвета фамильного герба не значили столь много, как одно лишь это.
Было около полудня, когда шесть сотен его всадников стали видны со стен города. Эдуард прикидывал, не закроют ли горожане перед ним ворота, как поступили лондонцы с Маргарет и Генрихом. Он уже решил в случае отказа во въезде выставить пушки и превратить этот город в груду обломков. Но хмурился он напрасно: ворота Миклгейт-Бар были открыты перед ним; ни стражи, ни кого-либо еще, кто бы так или иначе загораживал дорогу в город. Эдуард натянул поводья, замедляя ход своего коня – сердце его тревожно сжалось при мысли о том, что он может увидеть на въезде.
Уорик с любопытством покосился на короля, после чего ткнул пятками в бока коня, призывая рыцарей и капитанов подстроиться под его темп. В город они заехали ходкой рысью – звонко цокали копыта, когда всадники проносились под каменной башней, мимо караульного помещения и стен с обоих боков.
За воротами Эдуард повел коня шагом, сжав руки в боевых перчатках в кулаки. С высоты седла он оглядывал паутину грязных улиц города с тесным скопищем домов и церковных шпилей. Костры пятнали этот же самый воздух уже тысячу лет, если не больше. Город этот был стар, стары были все его камни. Набравшись решимости, король повернул коня к Миклгейт-Бар и поглядел наверх. При взгляде на голову отца и брата Эдмунда глаза его сузились, а грудь содрогнулась от непрошеных рыданий. Третья голова сидела на штыре кособоко, под углом. На глазах Эдуарда Ричард Уорик спешился и пошагал к железным ступенькам по обе стороны воротной башни.
Спрыгнув с коня, король двинулся за Уориком, отстав от него на пару шагов. Подъем оба они начали одновременно. За истекший день пурга порастратила свою силу, так что на этой высоте ветер был не сильнее бриза. Новоиспеченный правитель Англии мелкими шагами подобрался к карнизу и потянулся к голове своего брата Эдмунда, внутренне сжимаясь от гадливости прикосновения к черной смоле. Черты его брата были почти неузнаваемы, отчего на душе становилось хоть как-то легче.
За месяцы после битвы при замке Сандал головы изгнили. Их сейчас непрочно удерживало железо, и Эдуард, почти не глядя, снял и скинул первую голову вниз, Фоконбергу, чтобы тот подхватил ее и обернул. Затем последует христианский обряд погребения. Надо сказать, что мука униженности брата искуплена сполна и полновесной монетой. Тем временем Уорик проделал то же самое с головой своего отца, с медленным выдохом пробормотав слова молитвы и с дрожью чувствуя под рукой слежавшиеся, измазанные смолой волосы.
Фоконберг и Монтегю, вытянув руки, стояли внизу. Головы они приняли с мрачной торжественностью, передав их для обертывания в чистую ткань. Наверху Эдуард Плантагенет и Ричард Невилл с минуту постояли, прислонившись спинами к холодному камню.
– Ты сыграл свою роль, Ричард, – сказал король. – Ты и все вы, Невиллы. Твоего дядю я сделаю новым графом Кентским – прекрасный титул, вкупе с плодородными землями и огромным богатством. Свою роль он сыграл более чем успешно. Ты видел, скольких он положил стрелами, когда мы проходили мимо? Тысячи, Ричард. Можно сказать, он выстелил для нас путь к победе. – Лицо короля посуровело, и он задумчиво посмотрел на своего старшего товарища. – Ну а как быть с тобой, Уорик? Замков и городов под тобой не меньше, чем у меня, а то и поболе. Что я могу предложить тебе, так много сделавшему для того, чтобы я стал королем?
