– Я пришел забрать Большую Печать, ваша милость, – молвил Эдуард. – Можете передать ее присутствующему здесь Роберту Киркхэму, Хозяину Свитков. У него она будет в надежной сохранности.
Джордж побледнел лицом, а глаза его потрясенно расширились.
– Вы освобождаете меня от должности канцлера, Ваше Величество? Я чем-нибудь провинился? Не справился со своими обязанностями?
Было видно, что Эдуарда сковывает неловкость – на его лице и шее проступили пятна гневливого румянца.
– Вовсе нет, ваша милость. Просто я решил передать Большую Печать другому.
– Кто же тогда будет предписывать судей и назначать суды по делам, которые уже находятся в моем ведении? К кому мне перенаправлять просителей и раскаявшихся? Ваше Величество, я… не могу понять.
Невилл оглядел зловеще вперившихся в него рыцарей.
– Вооруженные люди? Ваше Величество полагали, что я окажу сопротивление? Но… как? На вашей коронации я давал клятву верности!
Эдуард зарделся еще сильней. Он представлял себе ярость, желчь и лукавое словоблудие, но не эту обезоруживающую уязвленность, что была на лице архиепископа. Сомкнув губы, король безмолвствовал, глядя, как негодование утихает, а Джордж никнет плечами.
– Маррен! – позвал архиепископ. – Принеси сюда королевскую печать. Она у меня, в кожаном мешочке с золотым гербом. Мешочек тоже захвати, коли ее забирают.
Слуга со всех ног кинулся в гостиницу, громыхая по лестнице и исчезая в архиепископских комнатах. Джордж Невилл на улице постепенно приходил в себя. Король по-прежнему стоял в угрюмом молчаливом выжидании. Вокруг тихо скапливалась разношерстная толпа: мужские, женские, детские лица взирали на происходящее кто с пугливым восторгом, кто с благоговением.
– Ваше право назначать канцлера по своему усмотрению я не оспариваю, – видимо стесняясь происходящего, негромкой скороговоркой проговорил архиепископ. – Однако складывается впечатление, что меня оговорили.
Он повел ладонью в сторону рыцарей, тесно стоящих с холодной угрозой на лицах.
– Я – духовное лицо и верноподданный. До этой минуты я был еще и канцлером Англии. Верность свою я сохраняю, и духовность тоже. Они во мне неизменны.
Эдуард склонил голову, принимая эти слова, но оставил их без ответа.
Тормозя по глинистой дороге, подлетел запыхавшийся слуга, на плече которого болтался перетянутый ремешком мешок. Этот мешок король передал донельзя сконфуженному Хозяину Свитков, который с невнятным бормотанием наспех проверил его содержимое и прикрепил Печать к луке седла.
Резкими угловатыми движениями Эдуард и его железная свита уселись в седла. Видя, что монарх готовится уезжать, толпа быстро и бесшумно расступилась. Королевская кавалькада ударила галопом на восток, в сторону Ладгейта и Лондона. На месте остался один архиепископ, глядя ей вслед со строгой печалью.
26
Дворец Лувра, как и ожидалось, впечатлял: размером втрое больше лондонского Тауэра, и это не считая просторнейших садов. Когда Париж был под англичанами, Лувр почти что пустовал. Лишь небольшая его часть использовалась под конюшни и жилье королевских помощника и гувернера.
Увы, все это, безусловно, было в прошлом, и на возвращение этих дней рассчитывать не приходилось – разве что наблюдать когда-нибудь с того света. Душу томило проезжать по местности, которая легко могла бы сравниться с Кентом, Сассексом или Корнуоллом. Нормандия и Пикардия так походили на Южную Англию, что совершенно естественно смотрелась тяга английских королей прибрать их к рукам, и подобное раз или два случалось в истории. Озирая нарядные живые изгороди, что тянулись вдоль берегов Сены, казалось, на мили, Уорик улыбнулся своему отражению в одном из дворцовых окон. Впрочем, с возложенными на него ожиданиями подобные мысли казались неуместны.
Присутствие молодого герцога Кларенского делу, надо признать, совершенно не вредило. С того момента, как об их прибытии во французскую столицу было объявлено официально, король Людовик и его самые знатные придворные не скупились ни на подношения именитым гостям, ни на лесть. Само присутствие брата короля Эдуарда встречало щедрое одобрение, словно присылка Кларенса ко двору свидетельствовала об обновленном желании англичан к поиску мира и легализации торговли. Помогало и то, что юный герцог прекрасно говорил по-французски – настолько, что Уорик был вынужден указать ему ограничиться комплиментами дворцу и городу.
Король Людовик, судя по всему, вставал рано. Этикет требовал к появлению монаршей особы быть уже на месте и ждать, поэтому графу Уорику приходилось вставать задолго до рассвета и править коня по сизовато-туманным улочкам Парижа, будя древний город перестуком копыт. Он завел себе правило притормаживать возле мелкой пекарни неподалеку от дома, где остановился, и брать там еще горячий каравай хлеба, который он на пути ко дворцу увлеченно сгрызал. Его рыцари в городе разместились кто где. Себе Ричард оставил всего пару самых бывалых, а также герцога Кларенского и двух слуг, которые по утрам неизменно сопровождали его в королевский дворец. В иные годы – Уорик об этом знал – его заставляли бы томиться в ожидании целыми днями, но нынче задержка чудесным образом получалась совсем небольшая, и вот уже король, свежий после омовения, отзавтракавший и напомаженный, в вычищенных бархатных одеждах, всходил подобно солнцу над горизонтом. Ричарду льстило добродушное внимание французского монарха, приветствовавшего его по утрам столь учтиво, будто они с ним чуть ли не друзья.
Двери в конце анфилады распахивались – сигнал всей страже и слугам встать навытяжку. Герольд начинал витиевато перечислять множественные титулы государя, а Уорик с Кларенсом опускались на одно колено – образцовая пара английских придворных во всей своей галантности.
Далее мимо своих герольдов шествовал король Франции, пурпурную мантию за которым несла стайка мальчиков в одинаковых, синих с белым, одежках. Монарха окружал десяток писцов с тонкими лицами, которые записывали каждое произнесенное им слово, шурша перьями на скорописи, чтобы поспевать за монаршей речью. Два дня назад на глазах у Уорика один из этих утонченных лишился чувств. Сейчас его нигде видно не было: разумеется, заменили другим, способным угоняться за словесным потоком. Уж чего-чего, а поговорить король Людовик любил, хотя пустой болтовней это ни в коей мере назвать было нельзя. Слова он изрекал подобно рыбаку, забрасывающему приманку – а ну-ка посмотрим, что там всплывет из глубины?
– Поднимитесь, благородные английские лорды, вставшие до рассвета, чтобы приветствовать меня нынешним утром! Насыщен ли ваш аппетит, утолена ли жажда?
Подлинного ответа, понятное дело, не ожидалось, и Уорик с Кларенсом лишь степенно кивнули и поклонились дефилирующему мимо монарху. Гости стояли особняком в полной тишине, а в это время из боковых дверей втекала вереница придворных. Людовик тем временем занимал место во главе черного мраморного стола. Во всем этом, судя по всему, наличествовал некий смысл, хотя толком неясно какой. Ричард обратил внимание, что редко кто из придворных при передаче чего-то не притрагивался ладонью к столешнице – то ли на удачу, то ли по заведенному обычаю (спрашивать было неловко). Слуги принесли фрукты и еще стульев, а вместе с этим в зал вошли восемь или девять незнакомцев, которые поочередно что-то нашептывали королю на ухо. Возможно, эта пантомима была устроена для того, чтобы впечатлить гостей, а впрочем, нет: чувствовалось, что обсуждаются какие-то вполне серьезные дела и до короля доводятся сведения, на которые он отвечает, бдительно загородившись ладонью, чтобы посторонним не было слышно.
