Я смотрела на них, и мне хотелось, чтобы кто-то говорил со мной так же нежно. Вспомнила те минуты, когда мы с Гертфордом не пытались сорвать друг с друга одежду. Минуты, когда моя голова лежала у него на плече и он шептал: «Милая моя, драгоценная, мне ничто, никто не дорог так, как ты, любовь моя». Ненадолго мне сделалось тепло, сердце сжалось от тоски по нему. Но потом я вспомнила «наши дела» и глубоко вздохнула, стараясь прогнать неуместные мысли.
– Миледи, мы подберем вам прекрасную партию. – Я возвратилась в настоящее, сообразив, что Фериа обращается ко мне. – Из испанской королевской семьи; у нас есть прекрасные молодые люди, в чьих жилах течет хорошая кровь, кровь Габсбургов.
– Я в ваших руках, милорд. – Я делано улыбнулась, с трудом представляя, как меня обнимают руки испанца. От него будет пахнуть по-другому, как от специй, которые доставляют в глиняных кувшинах, и он будет не юношей, а зрелым мужчиной, как Фериа. Черноволосым, смуглым… с бородой. Но образ незнакомого испанца вытеснился светлыми, льняными волосами Гертфорда, его бледно-золотистой кожей, его нежными руками, которые так и рвутся ко мне. В голове у меня зазвучал его голос: «Милая моя, драгоценная»…
– Обещайте, миледи, что вы не станете принимать брачных предложений, не посоветовавшись вначале со мной. – По лицу Фериа трудно было понять, о чем он думает, но мне стало ясно, что он не шутит.
Я нахмурилась. Ему-то что за дело, за кого я выйду замуж? Потом я вспомнила. Во мне течет кровь Тюдоров, а он – посланник императора, поверенный Филиппа Испанского. Вот и причина его заинтересованности во мне! Возможно, я не так умна, как мои сестры, но знаю, что моя цена на брачном рынке высока. В самом деле, почему бы не выйти за представителя испанской королевской семьи? Пусть у меня на родине меня не желают знать; я буду пользоваться покровительством влиятельнейшей семьи в Европе! Я не нужна ни Елизавете, ни Гертфорду. Неожиданно я порадовалась тому, что из вежливости притворилась католичкой: благодаря моей предусмотрительности супруги Фериа взяли меня под свое крыло. Последняя мысль утешила меня; я успокоилась.
– Да, – подхватила Джейн, словно прочитав мои мысли. – Мы позаботимся о вас. Кэтрин, вы в надежных руках! Мы позаботимся о том, чтобы вы сделали блестящую партию!
Сразу вспомнились слова отца: «Я найду для тебя блестящую партию, милая моя Китти; вот погоди, ты будешь выбирать из самых лучших женихов».
Правда, на деле оказалось, что ни у меня, ни у Джейн выбора не было. Нам пришлось выйти за тех, кого нашли без нашего согласия… Стараясь не думать о сестре, я улыбнулась Фериа:
– Ваши замыслы мне очень по душе, милорд.
Ладгейт, май 1559 г.
Левина
– Вина, сколько королев ты рисовала? – В одной руке Георг держал неоконченную миниатюру с портретом Елизаветы, а на второй руке загибает пальцы. – Катерина Парр, королева Мария, королева Елизавета… Катерину Говард ты ведь тоже писала? И не будем забывать королей: короля Эдуарда – ты, кажется, писала его портрет? А скольких герцогинь?
Левина не могла понять, хвалит ее муж или порицает.
– Достаточно, – ответила она. – У нас не было бы столько красивых вещей, стекол в окнах, если бы не…
– Я горжусь тобой, Вина, я не мог бы гордиться тобой больше. – И все же она чувствовала подвох. После возвращения из Брюгге Георг стал другим – более холодным, далеким. Он словно лишь играл роль ее мужа, причем получалось у него это неискренне. Теперь он держал эскиз с изображением Кэтрин Грей. – Ты весьма дальновидна!
Он не мог оторваться от ее наброска. Левина подумала: возможно, его привлекла красота Кэтрин, а не ее талант художницы.
– Знаешь, кто это?
В комнате стало душно, и она открыла окно. В дом проник уличный шум: кто-то, предупредив криком о своих намерениях, с громким плеском вылил на улицу помои; залаяла собака; мальчик насвистывал песенку; с ветром доносились обрывки разговоров. Она заметила, что у дома Каррадов с телеги сгружают сундуки. Открыли ставни. Должно быть, соседи вернулись из-за границы. Герой, поставив на подоконник изящные передние лапы, лаял на чужую собаку.
– Тихо, мальчик! – приказала Левина, почесывая ему шею. Она заметила, как с возрастом поседела шерсть на его морде, и ей стало грустно при мысли о том, что ее любимец не всегда будет рядом с ней. – Ну-ка, слезай отсюда! – Пес подчинился и потрусил к своей подстилке, цокая когтями по каменному полу.
– Конечно, я знаю, кто она такая. Ты рисуешь девочек из семьи Грей с тех пор, как они были совсем маленькими, – отвечает Георг. – Мне все известно и о самой леди Катерине Грей, и о том, как ее унизили… – Он говорил язвительно, и Левина не понимала, к чему он завел разговор. – Вина, думаешь, у нас в караульной ничего не знают?
– Я ничего подобного не говорила. Я не думаю, что тебе ничего не известно о…
Он не дал ей договорить:
– Слухи доходят и к нам, и потом, когда мы стоим на посту, мы часто слышим больше того, что следует.
Она забыла, что Георг бывает при дворе едва ли не чаще, чем она, – стражники в форме словно превращаются в невидимок. Левина тешила себя мыслью, что ее муж не заражен, подобно ей, ядом придворной жизни, что он не знает или, может быть, не желает знать, кто есть кто.
Стянув чепец и начиная расплетать слишком туго заплетенную косу, она ответила:
– Кое-что… – начала она, но, передумав, умолкла. Да, действительно, кое-что ей было известно, и она не знала, что делать со своими знаниями; но Георг злился на нее, он был раздражен тем, что ему лишний раз напомнили о ее дружбе с Греями, которую он называл «проклятием всей его жизни». – Расскажи, что пишет Маркус, – попросила она, чтобы сменить тему. Должно быть, письмо сына пришло, пока она ездила в Дарем-Хаус, потому что оно лежало на столе со взломанной печатью.
Георг развернул письмо, пробежал его глазами.
– Пишет, что побывал во Флоренции; на него произвела большое впечатление статуя Давида. Ты знаешь ее автора, Маркус его не называет, а я позабыл его имя.
– Ты имеешь в виду Микеланджело?
– Да. А еще он занимается у мастера по фамилии Вазари; он взял Маркуса к себе в студию.
– Георг, как это прекрасно! Вазари! Подумать только, наш сын учится у великого художника! Почему ты мне не сказал?
– Вот, говорю сейчас.
– Да, – засмеялась Левина.
– А недавно он побывал в Риме; говорит, что Колизей не сравнится ни с чем, что он видел прежде.
– Дай-ка взглянуть. – Она выхватила у мужа письмо и стала просматривать его. При виде почерка сына она растаяла. – Смотри-ка, он пишет, что пища в Италии настолько хороша, что он толстеет, и портному приходится расставлять его дублеты. Ничего, еще немного мяса ему не повредит. – Когда Левина думала, что ее сын, ее мальчик видит мир, становится мужчиной, она готова была лопнуть от гордости, и все же ей было не по себе от ее тайны. – Георг, нам надо подобрать ему невесту.
