– Нет, что ты хотел сказать? – не сдавалась Левина.
– Мне очень хочется… Вы не могли бы обучить меня искусству живописи? Я понял, что мне очень нравится рисовать миниатюрные портреты. – Похоже, начав, он уже не мог остановиться. – Отец хочет, чтобы я стал ювелиром, как он. Скоро я поступлю в ученики к королевскому золотых дел мастеру, и, хотя мне нравится работать по металлу, я умею делать красивые оправы, понимаю, что ремесло ювелира – хорошее и почтенное, мне очень нравится рисовать портреты. Но и огорчать родителей я не хочу… – Он глубоко вздохнул.
– Почему тебе нравится живопись? – спросила Левина.
– По-моему, портрет – самая лучшая возможность заглянуть человеку в душу.
– Я напишу твоему отцу. – Левина вспомнила изображенных мальчиком сатиров. Как живо он их нарисовал, и как верны все детали! Ее очень взволновала мысль о том, что она кому-то передаст свои навыки, как в свое время отец обучил ее всему, что знал сам. А у мальчика явный талант; из него выйдет толк. – У тебя, безусловно, есть способности. Может быть, нам удастся договориться с твоим отцом и мистером Бодли. – Говоря, так она быстро соображала: Николас пока может грунтовать фон, наклеивать веленевую бумагу на доски, расписывать части картины, изображающие нагое тело, и даже прорисовывать детали одежды. Она смеялась над собой из-за того, что так его испугалась, – мальчик не представляет угрозы, просто она привыкла всех подозревать.
Кроме того, она скучала по Маркусу – сын давно обосновался в Риме. В последнем письме он объявил о своем намерении жениться на тамошней девушке. Он взахлеб писал о своей невесте: «Летиция то», «Летиция сё», и Левина испытывала чувства, знакомые любой матери, которой приходится отпустить сына, передать его другой женщине – в ее случае совершенно незнакомой. Конечно, она немного ревновала. Она всегда надеялась, что Маркус вернется домой и женится на соседской девушке – сейчас многие их соседи-протестанты возвращались из ссылки. Они с Георгом даже обсуждали, как бы приказать Маркусу вернуться, заставить его порвать с его Летицией. Но ни Георгу, ни ей не хватило на это духу.
– Я буду перед вами в неоплатном долгу, – сказал Николас, искоса глядя на нее. Он как будто боялся прямо смотреть ей в глаза. Наверное, смущен, думала она, ведь он просит ее об одолжении.
– Пока я ничего не могу тебе обещать. Самое главное – чтобы твой отец согласился.
В глубине души она надеялась на то, что его отец согласится, и уже представляла, как будет его учить, уже думала о том, как мальчик поселится у них дома в Ладгейте. Где поставить его кровать? Фантазия уносила ее еще дальше, и она представила, как с ними будут жить Кэтрин и Мэри. Получится настоящая семья. Она отбросила последнюю мысль, покачав головой. Пустые мечты! И снова в ней пробуждалось всегдашнее беспокойство за девушек: бедняжке Мэри очень трудно приходится при дворе, многие молодые фрейлины очень злы. И Кэтрин ее заботила – последнее время испанцы снова оживились. Левина помнила, какие строились планы тайком вывезти Кэтрин из Англии и выдать ее за одного из испанских принцев. Неужели император возобновил свои козни, узнав, что французы снова бряцают оружием? А Гертфорд постоянно меняет точку зрения – все так запутано, и бедное дитя совершенно растерялось.
Толпа понемногу редела; Левина и ее слуга ускорили ход и достигли до городских ворот. Теперь им приходилось пробираться по узким извилистым улицам, и они снова пустили лошадей шагом. Вскоре они добрались до дома в Ладгейте. Левина попросила слугу отвезти Николаса в Чипсайд. В окне тускло горела свеча; Левина надеялась, что дома Георг, а не только горничная, которая переодевается ко сну. Она пыталась вспомнить, когда он дежурит. В ночную или дневную смену он дежурит последнюю неделю? Спешившись, она повела лошадь через арку к конюшне за домом и услышала, как Георг окликнул ее:
– Вина, это ты?
– Да, я.
Надо будет поговорить с Георгом о мальчике; он ведь хорошо знаком с его отцом. В такие времена она вспоминала о том, как ей повезло. После многих лет совместной жизни, когда многие женщины едва выносят своих мужей, Левина любит Георга больше, чем в первые годы брака. Внезапно ей стало грустно – она вспомнила, сколько времени они провели врозь: она почти постоянно занята при дворе, где рисует портреты на заказ. Часто, когда Георг возвращается со службы домой, его никто не ждет. Ничего удивительного, что в последнее время он так холоден с ней. Ничего, она все исправит.
Уайтхолл, ноябрь 1560 г.
Кэтрин
– Он здесь, – сказала Юнона, прижимаясь носом к окну.
Она постучала по стеклу и помахала рукой. Мы услышали, как внизу со стуком затворилась дверь.
– Не знаю, разумно ли это, – засомневалась я.
– Китти, с каких пор ты поступаешь разумно? Ты известная проказница, за что я люблю тебя еще больше. Встреться с ним хотя бы сейчас – пусть даже только потому, что он мой любимый брат.
Юноне, так же как и мне, прекрасно было известно, что я не могла отказаться от этого визита; когда я слышала его шаги на лестнице, грудь у меня сжималась, становилось трудно дышать. Я сама себе удивлялась. Куда подевалась прежняя Кэтрин, та, что бесстрашно прыгала с высокой скалы в воду, та, которую манила опасность? Прежняя Кэтрин умела приручить любого мужчину и никогда не робела в обществе молодых людей! Дверь, тихо скрипнув, открылась; увидев его, я почувствовала, как подо мной подгибаются ноги. В руках у него был какой-то пакет; он сам на себя был не похож от беспокойства. Мои собаки бросились к нему, но Стэна я прижала к себе как союзника, хотя он визжит и вырывается – похоже, мои собаки любят Гертфорда так же, как и я.
– Нед! – крикнула Юнона и бросилась ему на шею. Он смотрел на меня поверх ее головы, наморщив лоб, с пристыженным видом. За это выражение обиженного щенка я люблю его еще сильнее.
– Милорд Гертфорд, – произнесла я, стараясь сдержаться, остаться в официальных рамках, не выдать бушующую во мне бурю. Но меня влечет к нему с такой неудержимой силой, что, боюсь, я не смогу устоять. – Вот так сюрприз!
Он достал из-под шапки зеленое яблоко, разрезал его на дольки карманным ножом и протянул угощение Геркулесу, прикованному к подоконнику.
– Вижу, братец, об обезьянке ты не забыл, – заметила Юнона. – А нам ты ничего не привез? – Она указала на пакет, который он прижимал к себе. – У тебя там сладости?
– Нет, не сладости. – Он опустился на колени и развернул пакет.
Мы с озадаченным видом следили за ним. Он достал бараньи ребра, и Стэн, тявкнув, вырвался из моих рук и присоединился к другим собакам. Все они скулили и толпились вокруг Гертфорда. Сначала он заставил всех сесть, а затем каждый исполнил свои трюки: катались, просили, давали лапу. Меня трогало, что он помнит, кто из моих питомцев исполняет тот или иной трюк лучше всего; глядя на их представление, я таяла.
Когда все собаки получили кости и разбежались по углам, Гертфорд остался на коленях и с унылым видом посмотрел на меня снизу вверх.
