– С начала до конца? Кажется, да.
– Но с какого времени надо начинать отсчет? – Я пыталась вспомнить, когда мы могли сделать ребенка, но возможностей у нас было слишком много.
В ответ она пожала плечами:
– Со мной никогда не говорили о таких вещах.
– И со мной тоже. Может быть, надо считать девять месяцев с того времени, как он зашевелился?
– Может быть, – с сомнением ответила Мэри.
– Мышка, подумать только, ведь я была вооружена до зубов сведениями о том, как не забеременеть, но не подумала разузнать, как все происходит на самом деле.
– Тем жальче, что ты не…
Я прервала ее, не дав сказать очевидное:
– Я замужем, мне не нужно.
По ее лицу я вижу, что Мэри разочарована во мне. И она ничем не может мне помочь, она знает еще меньше, чем я. Но я ни к кому не смею обратиться за помощью.
– Я только хочу сказать: тем жальче, что все вышло так неожиданно. – Она взяла меня за руку, сжала ее: – Китти, прости меня, но я ничем не могу тебе помочь.
Я вспомнила прежнюю королеву и неразбериху с ее беременностью. Я часто видела, как у замужних камер-фрейлин росли животы. Перед родами они уезжали, а потом, через несколько месяцев, возвращались на службу, снова стройные, как девушки. Правда, иногда они не возвращались. Запрещаю себе думать о плохом.
Я задрала сорочку и стала осматривать голый живот. Да, он округлился, но не увеличился.
– Что скажешь, Мышка? «Приятная пухлость»?
Она погладила меня своей маленькой ручкой. От ее ласки слезы навернулись мне на глаза.
– Там моя племянница или племянник, – прошептала она.
– Перестань мечтать о том, как станешь тетей, и скажи, как по-твоему, могу ли я по-прежнему его скрывать.
– Да, наверное, можешь. Ты не похожа на Мэри Сидни, когда она уехала домой перед родами.
– Откуда ты знаешь, как она выглядела?
– Я помогала ей одеваться, когда она так растолстела, что не могла застегивать туфли. Я видела ее в сорочке, когда до родов оставалось около месяца.
– И она выглядела не так, как я?
– Она была совсем не похожа на тебя. Живот у нее был огромный и тугой, как барабан. – Мэри показала руками, словно обнимая невидимого человека. – Но, Китти… – Она больше ничего не сказала, но я знала: она гадает, что будет со мной.
Все, о чем я запрещала себе думать, снова навалилось на меня. Я задыхалась, подбежала к окну, распахнула его, стала хватать ртом воздух. Каменные плиты внизу были гладкие и твердые. Я представила, как моя голова разбивается о них, лопается, как дыня.
Мэри тронула меня за плечо:
– Когда все идет хуже некуда, я прошу о помощи Джейн.
– Джейн? Нашу сестру Джейн?! Что ты имеешь в виду? – Я все еще думала о гладких каменных плитах.
– Иногда она меня утешает. – Мэри осторожно отвела меня от окна. – Я спрашиваю себя, что бы на моем месте сделала Джейн.
– Я знаю, что бы она сказала мне. Она бы напомнила, что я сама навлекла на себя все беды из-за моей собственной глупости.
– Она бы сказала, что пути Господни неисповедимы.
Я подумала: «Что толку поминать Господа, когда внутри меня растет ребенок?» Но я ничего не сказала, просто не могла произнести вслух такие слова.
Эссекс, Суффолк, июль-август 1561 г.
Мэри
К тому времени, как мы попали в дом лорда Рича в Уонстеде, я совершенно выбилась из сил. Мой пони Лебедь, возможно, и послушный, но мое искривленное, изуродованное тело не выдерживает целого дня верховой езды. Спина болела ужасно, и мне трудно было даже ходить, когда я спешилась. Где-то щебетал дрозд, и я ненадолго закрыла глаза, прислонилась к стене и слушала. Кэтрин забрала собак с телеги, на которой везли багаж, позволив им побегать и сделать свои дела до того, как мы войдем в дом. Я очень за нее боюсь; за весь путь она почти ничего не сказала и, похоже, измучилась больше, чем я, как будто в ней погас свет. Мы медленно поднялись по лестнице; собаки скакали позади, их когти цокали по камню.
Когда мы попали в приемную, которую отвели под личный кабинет, вошел Генри Сеймур, брат Гертфорда. Он передал нам посылку.
– Для ее величества, – сказал он. – Мне показалось, что он подмигнул Кэтрин. – Из Франции. – Он указал на довольно большой деревянный ящик, перевязанный бечевкой.
– Сюда, – как всегда, отрывисто приказала Кэт Астли, – давайте мне! – Она взяла ящик и, всегда помня о возможных отравителях, пристально его осмотрела, понюхала и попросила Генри Сеймура поднять его, чтобы она осмотрела днище. – Милорд, вы сказали – из Франции?
– От моего брата, – ответил он. Так вот почему он подмигивал! Наконец-то Гертфорд дал о себе знать.
Я посмотрела на Кэтрин и заметила, как она оживилась.
– А, украшения, которые заказывала ее величество, – заключила Кэт Астли. – Леди Кэтрин, откройте, пожалуйста, и избавьте нас всех от любопытства. Вам не помешает немного взбодриться; вы уже несколько недель ходите кислая, как лимон.
Кэтрин опустилась на колени на пол рядом с посылкой. Все обступили ее и смотрели, как она развязывает бечевку. Кто-то передал ей нож, чтобы она разрезала узлы. Кэт Астли стояла поодаль, наблюдая поверх наших голов, – может, боялась, что в ящике порох, который может взорваться. Сестра с улыбкой откинула крышку и по одному вытащила из ящика двенадцать пакетов. На каждом надписано имя той или иной камер-фрейлины; все пакеты раздали по назначению. Самый большой пакет достался Кэт Астли – она понесла его в королевскую опочивальню. Все мы вскрыли обертки, радостно осматривая содержимое: в каждом пакете – по два золотых браслета. Есть даже подарок специально для меня; мои браслеты маленькие, словно детские. Я поднесла их к свече, чтобы получше рассмотреть тонкую работу французского ювелира, чья марка вытиснена на внутренней стороне.
Я заметила, что Кэтрин не вскрывала свой пакет, а поспешно спрятала под платье. Как мне не терпится узнать, что там! Наверное, записка, в которой Гертфорд извещает о своем скором приезде. Я искренне надеялась, что он приедет, ведь это значит, что близок конец тревогам моей бедной сестры, хотя предстоит преодолеть, пожалуй, самое серьезное препятствие: нужно сообщить королеве о ребенке, которого Кэтрин носит под сердцем. Когда Гертфорд вернется, он все объяснит сам, он все уладит. Если нам повезет, королева позволит нам удалиться от двора – вот что мне понравилось бы больше всего.
– Китти, милая, ты не проводишь меня в уборную? – попросила я, добиваясь повода остаться с ней наедине.
– Конечно, сестрица, – ответила она.
Она готова была лопнуть от волнения, лицо у нее пылало, глаза сияли. Мы быстро пошли по коридору, сами не зная куда, ведь никто из нас раньше в этом замке не был. Наконец мы нашли небольшой музыкальный салон, где рядом со спинетом горели свечи.
