— Правду говоришь, казак? — Черные глаза, будто когтями, впились в лицо Колобова.
— А пошто мне лукавить? Я за делом тут, а не в шутку.
— Ну, тогда давай, выпускай меня! — рассмеялся парень, широко взмахнув руками.
— Не можно без разрешения! — заартачился караульный, но Никита цыкнул на него, пообещав нажаловаться коменданту.
Тогда, снова побряцав ключами, солдат открыл клеть и с видом оскорбленного правосудия направился к выходу. Колобов хмыкнул и махнул заключенному:
— Пошли, паря.
Оказавшись на залитом солнцем дворе, остяк радостно улыбнулся, воздел руки к светилу и забормотал что-то на своем наречии. Никита ему не мешал, приглядывался. Парнишка крепкий, жилистый, порывистый в движениях и в то же время необычайно гибок. Да и походка его показывает, что человеку много приходится ходить по бездорожью. Может, в самом деле — лесной?
— Слышь, паря, — дождавшись окончания молитвы, заговорил Колобов, — я тебе откроюсь. Послали нас отыскать несколько беглых староверов. Они, понимашь, всем гамузом сюда, к вам, драпанули, как узнали, что про их темные делишки известно стало…
— А чего натворили-то? — посерьезнел остяк.
— Знамо что — колдовство черное да обряды охальные. Супротив нашей веры христовой злое дело замышляли.
— Брось, дядя!.. У нас тут, почитай, кажный второй — колдун. А кажный первый — нехристь.
— То-то и оно!.. Но у меня приказ: найти тех бегляков и спровадить по назначению, на Зерентуйские рудники. Чтоб, значит, трудом праведным вину свою искупили… Ну, так что, подможешь исполнить?
— Подмогу, дядя, — помедлив, кивнул остяк. — Обещал уже…
— Вот и ладно, — с облегчением вздохнул Колобов. — Звать-то тебя как?
— Кёлек.
— То по-вашему. А во Христе?
— Иван… — По лицу паренька мелькнула тень. Колобов ее заметил и решил не давить на проводника.
— Ну, Кёлек, так Кёлек. А меня можешь дядькой Никитой называть. — Он поманил топтавшегося в сторонке Головастого. — Знакомься, Ондрей, то наш следопыт и проводник Кёлек.
— Коля, что ль? — не понял тот.
— Он — остяк. Имена у них чудные…
— Кёлек по-вашему означает «надежный», — насупился парень.
— Ладно, не обижайся, — хлопнул его по плечу Головастый. — Айда к нам, зараз утречать пора!..
* * *
Уже за полдень Колобов снова явился к коменданту. Василий Григорьевич поморщился, но велел впустить беспокойного урядника.
— Чем еще могу помочь?
— Вы же всех знаете, — Никите было неловко, но обстановка требовала ясности, — подскажите, с кого начать спрос?
— Хотите, чтобы я участвовал в этом неприятном деле? — помрачнел Козлов.
Он встал из-за стола, подошел к окну. Долго смотрел на оживленно бурлящую торговую площадь. Колобов терпеливо ждал. Наконец комендант оторвался от окна и, глядя в сторону, бросил:
— Я бы на вашем месте сходил к… отцу Елисею. Он служит в Духосошественской церкви, что на Духовской улице.
— Благодарствую, Василий Григорьевич! — Никита, радостный, буквально вылетел из кабинета.
* * *
К попу решили идти вдвоем — урядник как лицо, облеченное полномочиями, и Кёлек как знакомый, для пущего доверия.
Обойдя торговые ряды правее, «дознаватели» оказались на узкой улочке, подпертой с обеих сторон массивными бревенчатыми стенами лабазов. Лишь пройдя саженей двести, казак и остяк снова увидели привычные взору заборы жилых дворов. А вскоре впереди слева обозначилась и церква — тоже деревянная, с одной луковкой.
Время было тихое — обедню уже отслужили, и теперь в пустом церковном дворе слонялся лишь одинокий лохматый пес с покалеченной передней лапой.
— Овчар постарался, — кивнул на собаку Кёлек.
— Бесчинствуют, что ль, серые в округе? — насторожился Никита. Волков он не любил с детства, с тех пор как его, пятилетнего сопляка, едва не растерзал бешеный зверь-одиночка, отвергнутый стаей и обозлившийся на весь белый свет.
— Не. Этого недопёском на тракте татары кузнецкие подобрали, когда сюда на ярмарку ехали. Живого места на ём не было. Вот отец Елисей и взял себе болезного, мол, раз жив остался, знать то Богу угодно было. Так с той поры и прижился у церквы.
— Добрый он у вас, Елисей-то… — Колобов, оглядевшись, направился к избе, выглядывавшей из-за угла церкви. Остяк молча пристроился за ним.
На стук в окно, укрытое веселой, расшитой красными жар-птицами, занавеской, раздался зычный голос:
— Входите, люди добрые, не заперто!
Отец Елисей сидел в горнице за столом, как раз напротив окна, и пил чай с бубликами, прихлебывая душистый напиток по сибирскому обычаю из блюдца. Колобов оценил габариты священника — тот больше всего напоминал добродушного медведя в подряснике, — и не поленился отбить поклон:
— Со здоровьицем, батюшка.
— И вам не хворать, — отдуваясь, кивнул Елисей.
— Дело у нас к вам, — Никита решил говорить без обиняков. — Сказывают, знаете вы, отче, где нынче обретаются некие людишки, уличенные в колдовстве и знахарстве да не почитающие Святую Троицу?
Елисей отставил пустое блюдце, положил на него надкушенный бублик, разгладил скатерть перед собой, наконец поднял на урядника светлый взор прозрачно-голубых глаз.
— Ты, казак, человек служилый, бывалый, повидал на своем веку, по всему, немало… — Священник говорил медленно, раздумчиво, будто сам с собой. — Думается мне, что такой человек должен был обрести терпимость и мудрость житейскую. Оно конечно, приказы надобно исполнять, однако иногда и поразмыслить невредно…
Никита поначалу слушал внимательно, но под конец насупился: непрост поп, ох, непрост! Есть у него здесь какой-то интерес, хотя вроде бы он же первый должен с ересью двуперстной бороться? В чем же дело?..
— Батюшка, — неожиданно встрял Кёлек, до того скромно стоявший за плечом Колобова, — вы же сами говорили на проповеди, что заблудшие души спасать надобно. Даже если они сами воспротивятся, так то по неведению, ибо не знают, что творят?..
— Спасать души словом божьим — это одно, а оружной силою негоже! — громыхнул Елисей, поднимаясь.
— А смертный грех на себя принимать духовному лицу? — рассердился окончательно Никита. — Побойтесь Бога, отче! Ведь знаете же, о ком я говорю!..
Несколько секунд они сверлили друг друга гневными взглядами, раздувая ноздри и сжимая кулаки, потом огромный священник вдруг сник и будто стал ниже ростом, опустился обратно на стул.
— Что ж вы удумали, нерадивые?.. — сокрушенно покрутил он головой. — Ведь обрекаете людей, таких же, как вы, на муки и несправедливость…
