Йоста и в самом деле только что заметил, что у поворота Синтрама дожидается тюремная повозка. В ней сидели исправник и двое конвойных.
– Как я могу не послать последний привет капитанше из Хельесетера? Это она после смерти мужа начала рыться в старых бумагах и раскопала улики, что я замешан в эту историю с торговлей порохом. Как я могу не напомнить ей, что бабье дело – ткать и печь, а не писать доносы? Как я могу не вознаградить себя за унижение, которое испытал, со слезами умоляя исправника Шарлинга разрешить мне попрощаться с покойным?
И он опять бросился обдирать креп. Кое-где уже показались влажные, грубо струганные доски.
Йоста Берлинг схватил его за руки:
– Оставь в покое гроб! Я отдам все, только оставь в покое гроб!
– Смотри-ка, чего захотел! – воскликнул безумец. – Тогда кричи! Зови на помощь! Пока исправник явится, я много чего успею! Или давай устроим драку. Здесь или на погосте, среди надгробий и венков. Будет на что поглядеть прихожанам!
– Я готов заплатить любую цену! Этот человек не знал покоя при жизни, так пусть хоть после смерти отдохнет его душа. Тебе нужна моя жизнь? Возьми!
– Знаем мы эти обещания, мальчуган.
– Испытайте меня.
– Так ляг и умри, как я сказал.
– Так и сделаю. Но сначала Леннарт должен упокоиться в земле.
На том и порешили. Синтрам взял с Йосты Берлинга клятву, что по истечении двенадцати часов после похорон его не будет в живых.
– Ты в последнее время что-то зачастил с праведными поступками. А теперь я буду уверен, что из тебя ничего порядочного не выйдет.
Для Йосты Берлинга вовсе не составило труда дать такую клятву. Он устал от мук совести и к тому же хотел дать свободу жене. Беда в том, что когда-то он уже поклялся майорше, что не умрет, пока дочка пастора из Брубю служит в Экебю и ей не грозит нищета или что-то еще похуже. Но Синтрам заверил его, что ее уже нельзя считать служанкой, поскольку она унаследовала огромное состояние отца. Йоста возразил, что никто не знает, где покойный пастор спрятал свои богатства, на что Синтрам ухмыльнулся:
– Подумаешь, загадка! В церкви в Бру он их спрятал. В звоннице, среди голубиных гнезд.
И с этими словами Синтрам двинулся к тюремной повозке, а Йоста ушел в лес. Ему почему-то показалось, что будет справедливым, если он лишит себя жизни именно там, где погибла слабоумная девушка из Нюгорда. Там он бродил весь день, видел, что жена его ищет, и не решился покончить с собой чуть не у нее на глазах.
Йоста лежал у печи связанный и монотонно рассказывал эту историю, не поднимая голову.
– О, как мне это знакомо, – сказала Элизабет с горечью. – Как мне это знакомо! Герой! Всегда готов сунуть руку в огонь, всегда готов покончить счеты с жизнью ради очередного приступа самоедства! Как я на это клюнула когда-то, на эту шикарную доблесть! Но этим ничего не добьешься, Йоста. У меня изменились идеалы. Теперь я ценю спокойствие, разум и добрые дела. Вы, должно быть, думаете, что оказали покойному капитану Леннарту большую услугу? Ну, хорошо, сорвал бы Синтрам обивку, перевернул гроб, растоптал венки. Гроб бы подняли, обили и украсили заново. И венки бы нашлись. Вот если бы вы на глазах Синтрама положили руку на гроб этого святого человека и поклялись бы продолжать его дело, помогать бедным, которых Синтрам хотел выжить отсюда! Такой поступок я бы оценила. А что сделали вы? Если бы вы в церкви не рвались читать проповедь, а просто сказали голодным людям – не как священник, а как человек: я буду помогать вам, чем могу! А вы хотите переложить все на слабые плечи жены и немощных, смешных стариков.
– Мы, кавалеры, не свободные люди, – сказал Йоста после долгого молчания. – Мы связаны клятвой. Жить для радости, и только для радости. И горе нам, если мы изменим этому слову. Вы даже не знаете, графиня, чем это может кончиться.
– Вот уж воистину горе вам! – передразнила его графиня. – Потому что среди кавалеров вы оказались самым трусливым! Вчера все одиннадцать сидели в своем флигеле мрачные, как совы. Вас нет, капитан Леннарт погиб, честь и слава Экебю поругана. К тодди даже не прикоснулись, боялись показаться мне на глаза. И тогда моя служанка Анна-Лиза пошла к ним. Вот эта самая, что стоит здесь, хорошо вам знакомая Анна-Лиза, дочь покойного пастора из Брубю, пошла к ним. Она девушка разумная, могу сказать, что именно она не дала вам окончательно разорить Экебю за этот год, отчаянно боролась с вашим безумным расточительством и еще более безумным бездельем.
«Сегодня я опять была у отца в усадьбе, – сказала она им, – но ничего не нашла. Все векселя оплачены, долгов нет, но и денег нет. Ни в ящиках, ни в шкафах. Денег нет».
«Не убивайся уж так, Анна-Лиза», – утешил ее Беренкройц.
«Когда майорша ушла, – продолжила Анна-Лиза, – она просила меня проследить за ее поместьем. И если бы найти отцовские деньги, я бы отстроила Экебю. Но я их не нашла. Поэтому прихватила кое-что из позорной кучи щепок, которая довела отца до смерти. Потому что я заслужила этот позор. Что я скажу хозяйке, когда она увидит, что сделалось с Экебю?»
«Не принимай все так близко к сердцу», – опять попытался успокоить ее Беренкройц.
«Но мусор я взяла не только для себя. Думаю, сиятельные господа заслужили этот позор не меньше! Прошу вас! Мой славный родитель принес в этот мир меньше бед и разорения, чем господа кавалеры!»
И она обошла кавалеров и вручила каждому щепотку мокрых щепок. Кто-то начал ворчать, но остальные понуро молчали. В конце концов все тот же Беренкройц сказал:
«Спасибо, Анна-Лиза. Все правильно. Ты можешь идти».
А когда она ушла, он впечатал кулак в стол с такой силой, что стаканы подпрыгнули, а некоторые даже повалились.
«С этой минуты, – зарычал он, – никакого пьянства! Допились! Ничего подобного я больше не допущу!»
Встал и вышел.
За ним потянулись и остальные. И знаете, куда они пошли, Йоста? Они пошли к реке, туда, где до наводнения стояли кузница и мельница. Они пошли туда и начали работать, растаскивать камни и бревна. Старики не выдержали позора, они наконец поняли, что натворили. Разорили Экебю. Знаю, знаю, вы считаете работу делом зазорным, но, очевидно, стыд за содеянное пересилил. Более того, Йоста, знаете, что они сделали? Они послали Анну-Лизу за майоршей. А вы? Что делаете вы?
Йоста выдавил из себя еще один аргумент:
– Что вы хотите от меня, графиня? Что вы хотите от разжалованного священника? Я презираем людьми и ненавистен Богу.
– А еще я была в церкви в Брубю, – будто не слыша его слов, продолжила графиня. – Две женщины просили передать вам привет.
«Передай Йосте, – сказала Марианна Синклер, – что женщина, которая любила, никогда не станет презирать предмет своей любви».
«Передай Йосте, – сказала Анна Шернхёк, – что у меня все хорошо. Я управляюсь с обоими поместьями, и своим, и с Бергой. Люди говорят, что я становлюсь второй майоршей. Я уже не думаю о любви, только о работе. В Берге немного успокоились, горе уже не так остро. Но мы очень переживаем за Йосту и молим Господа за него. Но когда же, когда же он станет взрослым?»
