Тоска и страх придут на землю. И пусть попадают с деревьев птичьи гнезда, кукушечье гнездо на вершине рухнет вместе с приютившей его старой сосной, а драконьи языки великого вихря достанут и до недосягаемого жилища мрачного филина в горной расщелине.
Вы-то думаете, все хорошо у нас? Нет, не хорошо. Ах, как нужна буря Божья! Я-то понимаю и не жалуюсь… – Пророческие нотки в монологе постепенно угасли. Последние слова майорша произнесла совсем тихо: – Мне бы только найти мою мать… ступайте, девочка… Ступайте, я теряю с вами время. Мне пора к матери. И вы ступайте. Но опасайтесь тех, кто по тщеславию или глупости считает, что оседлал грозовое облако, ниспосланное Богом!
Она отвернулась, и с ней случилась мгновенная перемена: царица и пророчица превратилась в сгорбленную старуху, и старуха эта вновь пустилась в путь по своей клетке, отмеряя несуществующие локти и сажени. Глаза погасли и обратились внутрь.
Графиня и госпожа Шарлинг постояли немного и вышли из ткацкой.
Как только они вернулись в танцевальный зал, графиня направилась к Йосте Берлингу:
– Я хочу вам сказать, господин Берлинг, я была у майорши. Думаю, она ждет, что вы поможете ей освободиться от тюрьмы.
– Что ж… ждать никому не запрещается.
– Впрочем, она, возможно, и не ждет… но вы обязаны ей помочь.
Он посмотрел на нее мрачно и, как ей показалось, вызывающе:
– Я никому ничем не обязан, графиня. Чем я ей обязан? Все, что она сделала для меня, обернулось моим же поражением.
– Но, господин Берлинг…
– Если бы не она, я бы давно уже спал вечным сном в северных финских лесах… неужели она ждет, что я стану благодарить ее, что она сделала меня кавалером в Экебю? Графиня считает должность кавалера почетной?
Графиня отвернулась и отошла. С этим человеком не о чем говорить. Он несправедлив и озлоблен.
Кавалеры… Они явились сюда со своими скрипками, дерут струны и дуют в свои рожки и даже не думают, каково слышать эти звуки там, в запертой на дубовый засов камере. Пришли сюда танцевать, пока не протопчут подошвы на купленных майоршей башмаках, и им наплевать, что их благодетельница томится в двух шагах от них и наверняка видит их извивающиеся силуэты за изукрашенными морозным орнаментом окнами.
Мир сразу потерял для молодой графини все свои заманчивые краски. Ах, как опечалила ее тяжкая судьба майорши! Но еще больше – человеческая жестокость. Она опустила голову.
– Могу я пригласить графиню на танец?
Она подняла глаза – перед ней стоял Йоста Берлинг.
Она отрицательно покачала головой – нет, не можете.
– Графиня не желает со мной танцевать? – Йоста внезапно и сильно покраснел.
– Ни с вами, ни с кем из кавалеров.
– Значит, мы не достойны такой чести?
– Дело не в чести, господин Берлинг. Просто я не нахожу удовольствия танцевать с людьми, нарушающими важнейшую заповедь. Неблагодарность – страшный грех, господин Берлинг… – Она собиралась продолжить, но Йоста, не дослушав, развернулся на каблуках.
Довольно много гостей были свидетелями этой сцены, и не было человека, который не признал бы правоту молодой графини. Обо всем, что произошло в Экебю, судачили постоянно, и все осуждали бессердечие и неблагодарность майоршиных кавалеров.
Но в эти дни Йоста Берлинг был опасен, как хищник в лесу. С того самого дня, когда он вернулся с охоты и обнаружил исчезновение Марианны, душа его была полна желанием отомстить, и в голове витали кровавые планы совершить что-то, что потрясло бы и испугало вермландское «светское» общество – мысленно он всегда ставил слово «светское» в кавычки.
Ну что ж, если графине так угодно, пусть… ей хочется приключений, хорошо. Пусть испытает на себе, что такое настоящее приключение. Ей, рассказывают, пришлось по вкусу, как молодой граф ее похитил. Почему бы не пережить такое волнующее событие еще разок? И ему тоже пора сбросить с себя мрачное оцепенение, охватившее его после бегства Марианны. Прошло уже восемь дней – срок немалый. Он разыскал полковника Беренкройца, могучего капитана Кристиана Берга и медлительного кузена Кристофера. Все трое известны тем, что даже под страхом смерти не откажутся от заманчивой авантюры.
Четверка держит совет – как отомстить за поруганную честь флигеля кавалеров?
* * *
Бал постепенно выдохся, гости начали разъезжаться. У крыльца выстроилась вереница саней. Мужчины надевают свои шубы, женщины пытаются найти свои одежды в беспорядочном ворохе, наваленном прямо на полу в гардеробной.
Молодой графине не терпелось поскорее уехать с этого гнетущего душу бала. Она даже оделась раньше всех – первой прибежала в гардеробную и теперь с улыбкой наблюдала веселую возню с шубами, накидками, ботиками и шалями.
И тут на пороге появился Йоста Берлинг.
Дамы обомлели – мужчинам в дамскую гардеробную входить не полагалось. Не полагалось видеть редеющие волосы пожилых дам, снявших бальные чепцы, а уж тем более не полагалось смотреть, как молодые дамы задирают бальные юбки и аккуратно заправляют их под шубы, чтобы не помялись туго накрахмаленные воланы.
Не обращая внимания на визг дам, Йоста шагнул к графине, поднял ее на руки, выскочил в прихожую и сбежал по ступенькам к саням.
Разве остановят его возмущенные возгласы? Йосту Берлинга? Вы смеетесь! Гостьи в панике выскочили на крыльцо, но увидели только, как Йоста с графиней на руках вскочил в ждавшие его сани, и экипаж, взметнув снежную пыль, помчался к воротам.
Дамы узнали коня – это был Дон Жуан. Они узнали кучера – это был полковник Беренкройц. И, до глубины души обеспокоенные участью молодой графини, побежали за мужьями.
Те не теряли времени – попрыгали в сани и под предводительством графа Хенрика пустились в погоню за похитителем.
А он, похититель, развалился в санях, крепко сжимая добычу. Все горести забыты, хмель очередного приключения опьянил его настолько, что он поет во весь голос – какую-то серенаду про любовь и розы. А она, бледная, окаменевшая от страха, не может пошевелиться – так крепко прижимает он ее голову к своей груди. А может быть, она в обмороке.
И что же делать мужчине, когда он видит так близко бледное, беспомощное лицо, открывающие белоснежный лоб золотые волосы, мученически закрытые серые глаза? Глаза, в которых, как ему почему-то кажется, наверняка прячется веселая искорка – даже жертве не может не прийтись по вкусу такое замечательное приключение.
И что же делать мужчине, когда красные губы белеют от холода и страха?
Конечно же целовать! Целовать этот мраморный лоб, эти закрытые глаза, эти бледные губы!
Но тут она приходит в себя и вырывается из его объятий, как сжатая пружина, да с такой яростью, что ему приходится употребить всю свою немалую силу, чтобы она не выбросилась из саней. Наконец он с большим трудом усаживает ее в угол саней и перекрывает все пути к отступлению.
