Анна Шернхёк была из тех несчастных, кто осужден всю жизнь прожить под гнетом собственных сомнений. Уже целую неделю она не находила себе места, а сейчас поняла, что и сама не знает, что хочет. Вся ее затея, все, что совсем недавно выглядело единственно правильным, оказалось несправедливым и даже подлым. Она горько жалела, что начала этот разговор.
– Мне кажется, ты меня разыгрываешь, Анна. Я же должна знать конец этой истории! Чем все кончилось?
– Я же говорю, особенно нечего рассказывать. Для Эббы Дона настал час смертельного поединка. Любовь восстала против любви, земля бросила вызов небесам.
Графиня рассказала Эббе про совершенный ради нее подвиг молодого учителя и добавила, что в качестве вознаграждения обещала ему ее руку.
Девушка уже была на пути к выздоровлению, она уже лежала не в постели, а на диване, одетой, но была все еще очень бледна и молчаливей, чем обычно.
Она с упреком подняла на мать свои карие глаза и спросила:
– Мама, ты собираешься отдать меня лишенному сана пастору? Человеку, потерявшему право служить Богу? За вора и попрошайку?
Графиня обомлела.
– Дитя мое, кто тебе это сказал? Я была уверена, что ты ничего не знаешь.
– Я случайно услышала разговор твоих гостей. В тот самый день, когда заболела.
– Но подумай сама: он спас твою жизнь!
– Я думаю о том, что он меня обманул. Он сам должен был все мне рассказать.
– Он говорит, что ты его любишь.
– Да, я любила его. Но я не могу любить человека, который меня обманул.
– Чем же он тебя обманул? Утаить что-то не значит обмануть.
– Тебе этого не понять, – прошептала Эбба и замолчала.
Ей вовсе не хотелось рассказывать матери о тысячелетнем Царстве Света ее мечты, мечты, которую ее любимый обещал ей помочь воплотить в жизнь.
– Эбба, если ты его любишь, ты не должна думать о том, кем он когда-то был. Важно, кто он сейчас, и важно, что ты его любишь. Он будет мужем графини Дона, богатым и могущественным. А богатым и могущественным легко прощают грехи молодости.
– Мне нет дела до грехов его молодости, мама. Беда в том, что он никогда не сможет быть тем, о ком я мечтала. И поэтому я не могу выйти за него замуж.
– Эбба! Ты, надеюсь, помнишь, что я дала ему слово?
Девушка побледнела еще сильнее, хотя, казалось, бледнеть уже некуда.
– Мама, если ты выдашь меня замуж за этого человека, ты разлучишь меня с Богом.
– Если я выдам тебя за него замуж, я сделаю тебя счастливой. Я в этом уверена. Ты будешь счастлива с этим человеком. Подумай сама, тебе уже удалось сделать из него чуть ли не святого. Ты думаешь, мне легко забыть, что он беден и презираем, а мы – древнего дворянского рода? Но я закрываю глаза! Я закрываю глаза, чтобы у тебя была счастливая возможность дать ему шанс на исправление! И у меня нет сомнений, что я поступаю правильно. Ты же знаешь, как я презираю предрассудки.
Скорее всего, она произнесла этот монолог потому, что терпеть не могла, когда ей возражают. Но вполне возможно, графиня верила в свои слова. Не так-то легко понять графиню Мэрту.
И с этими словами графиня повернулась и вышла из спальни.
Девушка долго неподвижно лежала на диване. В душе ее продолжалась смертельная схватка земной любви и любви небесной. Но победил в этой схватке принц ее детских фантазий. На западе разгорался многоцветный, пурпурный и бирюзовый, роскошный закат. И бедная девочка решила, что ее небесный возлюбленный подает ей знак. И поскольку мать ее уже приняла решение и у нее не будет возможности служить Ему так, как она мечтала всю свою недолгую жизнь, Эбба решила умереть. Что еще она могла сделать, если мать заставляет ее связать судьбу с человеком, которому никогда не суждено стать провозвестником доброго царя человечества?
Она подошла к окну и открыла его настежь. Сырые и зябкие сумерки заключили в свои смертельные объятия хрупкое, ослабленное болезнью тело.
Для нее не составило труда навлечь на себя смерть – болезнь, как и следовало ожидать, вернулась с удесятеренной силой.
– Никто, кроме меня, не знает, что она искала смерти. Я нашла ее у окна, Элизабет. Я слышала ее лихорадочный бред. Она очень привязалась ко мне в ее последние дни. И я видела, как она умирала. Снова был закат. Она протянула руки к полыхающему горизонту и умерла. Умерла с улыбкой, словно и в самом деле увидела, как раздвинулся багровый занавес и появился Он, царь земной и небесный, готовый принять ее в свои объятия. И именно мне она поручила передать тому, кого она любила, что Небесный Повелитель не позволил ей стать его женой. Но я не решилась. Я не решилась сказать ему, что он убил ее. Не решилась взвалить на его плечи эту чудовищную ношу. И конечно же он ее не убивал. Но он, тот, который ложью завоевал ее любовь, – разве он не убийца, Элизабет?
Графиня давным-давно перестала теребить подснежники и сидела с каменным лицом, боясь пропустить хоть слово. А при последних словах встала, и букетик подснежников свалился на пол.
– Теперь я знаю, Анна, что ты меня разыгрываешь. Какая же это старая история, если Эбба умерла пять лет назад? И ты еще была ее наперсницей! Тебя тоже старой не назовешь. Скажи же мне, кто был этот человек… этот учитель?
Анна Шернхёк внимательно посмотрела на молодую графиню и рассмеялась.
– Ты же хотела услышать любовную историю. Вот и услышала. Забеспокоилась и даже слезу пролила.
– Что ты хочешь сказать? Что ты все это выдумала?
– Конечно! Все это – сплошные фантазии.
– Ты злая.
– Что ж… может быть, может быть. Но и счастливой меня не назовешь. Знаешь, дамы, должно быть, уже проснулись и господа накурились своих трубок и вернулись в салон. Пойдем, пожалуй.
На пороге их остановил Йоста Берлинг – оказывается, он их разыскивал.
– Хочу испытать ваше терпение, – сказал он, смеясь, – помучаю минут десять. Вы должны послушать мое сочинение.
И рассказал, что ночью ему снились такие яркие сны, что он написал стихи. Его называют поэтом, но он до сегодняшнего дня не написал ни строчки, так что это всего-навсего прозвище. А сегодня ночью, то ли во сне, то ли наяву, начал писать. Но оказалось, наяву, потому что утром обнаружил у себя на столе целую поэму.
– Никогда бы не подумал, что способен на такое. Послушайте!
И прочитал следующее:
Волшебный час! Прозрачная луна
Позолотила лилии в вазоне,
Несмелая вечерняя роса
Рассыпала алмазы на газоне…
И мы с тобою вышли на веранду,
Увитую плющом и виноградом,
Туда, где своевольная лоза
Развесила гирлянды. Где-то рядом,
В неразличимых зарослях лигустры,
Пел соловей. И пели наши чувства
В тот дивный час, когда взошла луна.
Льет резеда печальный аромат.
Из сада на истертые ступени
Спешат узорные, изменчивые тени…
Так дух, покинув тела каземат,
Спешит взлететь в небесные сады,
Стремится ввысь к свободе и спасенью…
Кто устоит перед соблазном счастья?
Кто устоит перед волшебной властью
Ночных теней, печальной резеды?
Как в жертву наступающей зиме
Приносят розы лепестки сухие,
Так мы хотели бы без жалоб, без забот
Истаять, раствориться без следа
В безмолвной и загадочной стихии,
Как поутру последняя звезда…
Ах, слишком долго мы, за годом год,
Тревожили покой природы вечной.
Пора и нам в стихии бесконечной
Рассеяться, не ведая тоски,
Как этих роз сухие лепестки.
Летучей мыши острый силуэт
Мелькнул на фоне лунного подноса
И тут же, словно не было его,
Исчез. Мелькнул – и больше ничего,
Как привиденье вечного вопроса,
Который так же вечно ждет ответ:
Куда исчезнем мы, когда земные тропы
Исходим до конца? Куда направим стопы?
А может быть, истаем, словно этот
Летучей мыши острый силуэт?
И ты, склонившись к моему плечу,
Промолвила застенчиво и нежно:
– Нет, участи такой я не хочу,
Когда умру, а это неизбежно,
Моей душе сужден иной маршрут,
И ангелы ее не унесут:
Она в твоей душе найдет приют!
…Ты умерла. Я часто прихожу
На эти старые, истертые ступени.
Но если светит полная луна —
Покою нет душе моей. Она
Рождает на песке все те же тени:
И радость, и печаль, и грех, и искупленье…
Создатель кару на меня обрушит,
И страшной казнью буду я казним
За то, что чистую и праведную душу
Лишил надежды на свиданье с Ним!
– Йоста, – сказала Анна шутливо, хотя у нее перехватило горло, – о тебе говорят, что ты пережил в жизни больше поэм, чем написал самый плодовитый поэт, который ничем больше не занимался. Но знаешь, тебе лучше придерживаться своего способа сочинять поэмы – жить, как живешь. Мало ли что придет в голову, если не спится.
