Но как раз в год правления кавалеров в Экебю граф Хенрик Дона повелел, чтобы церковь была белой. И потолочную роспись закрасили. Мало того, убрали глиняные фигуры из ниш.
О, эти глиняные святые!
Признаюсь, даже много раз виденная мною нужда, даже страдания, даже непостижимая человеческая жестокость не причиняли мне такого горького потрясения, как гибель этих фигурок.
Подумайте сами! Там был святой Улоф в королевской короне, надетой прямо на воинский шлем, и с топором в руке, а у ног его – поверженный великан на коленях. Рядом с кафедрой стояла Юдифь. Было не так легко догадаться, что это именно Юдифь, потому что одета она была в красную вермландскую кофту и синюю юбку, а в руке вместо отрубленной головы ассирийского владыки держала песочные часы. А на загадочной царице Савской кофта была, наоборот, синяя, а юбка красная. Одна ступня у нее была в виде гусиной лапки, а в руке стопка книг с пророчествами Сибиллы. Меньше других повезло святому Йорану. Он лежал на скамейке на хорах, потому что и конь его, и дракон давно разбились. Святой Кристофер держал в руке расцветший лиловыми цветами посох, а святой Эрик красовался в длинной, до пят, расшитой золотыми лилиями мантии, с сильно напоминающей плотницкий топор секирой в правой руке
[32].
Сколько раз я ни приходила в церковь в Свартшё, каждый раз подступали слезы – так не хватало мне росписи на потолке и раскрашенных глиняных фигур. Что за беда, что у многих поотломались носы и ноги, что позолота поблекла, что краска шелушится и понемногу отваливается? Все равно я ясно чувствовала, как от них исходит незримое сияние вечных легенд.
Должно быть, именно это обветшание и было причиной: община просто-напросто устала с ними возиться. У глиняных истуканов то и дело отваливались носы, уши, мечи и скипетры, их надо было чинить, подкрашивать, платить мастерам. Все уже давно хотели от них избавиться. Но никто и никогда не решился бы поднять на них руку, если бы не граф Дона. Это он, граф Дона, распорядился убрать всех святых из церкви.
И как же я его ненавидела за это! Только дети могут так ненавидеть. Я ненавидела его, как изголодавшийся нищий ненавидит жадную хозяйку, отказавшую ему в куске хлеба. Я ненавидела его, как бедный рыбак ненавидит безмозглого мальчишку, по глупости порвавшего сети или пробившего дыру в борту его баркаса. Дух мой страдал от жажды и голода, а граф лишил его хлеба насущного. Дух мой стремился ввысь, он жаждал постичь и принять бесконечность Небесного Царства, а граф разрушил мой воздушный корабль, он порвал сети, время от времени приносившие мне святые видения.
В мире взрослых нет места для истинной ненависти. Сейчас мне кажется странным – как я могла так ненавидеть жалкого и глупого графа Дону? Или безумца Синтрама? Или доведенную до бешенства собственным угасанием графиню Мэрту? Нет, конечно же нет, сейчас я не смогла бы их так ненавидеть, но когда я была ребенком!.. Им очень повезло, что все они умерли задолго до моего рождения.
Пастор стоял за кафедрой, говорил что-то о всеобщем примирении, но с наших мест в церкви не было слышно ни слова. Ах, если бы они были на месте, мои глиняные фигуры! Их проповедь я понимала без слов…
И я все время думала: как же могло так получиться, что их унесли и уничтожили?
Когда граф Дона добился, чтобы его брак признали недействительным, он пальцем о палец не ударил, чтобы разыскать молодую графиню и обеспечить ей юридическую свободу. Всеобщему возмущению не было границ. Все знали, что молодая графиня ушла из дому только потому, что ее едва не замучили до смерти. И тогда граф решил вернуть уважение соседей и отремонтировать на свои деньги церковь. Велел закрасить неумелую роспись на потолке, стены, скамейки, и всё в белый цвет. А глиняных святых работники Борга под его руководством погрузили в лодки и утопили в Лёвене.
Как он посмел? Как он решился поднять руку на избранников Божьих?
И как они сами дозволили свершиться такому святотатству? Неужели ослабела рука, поднявшая меч, чтобы отрубить голову Олоферну? А царица Савская? Неужели забыла она тайные заклинания, поражающие врагов не хуже отравленных стрел? О, святой Улоф, старый викинг, о, святой Йоран, победитель дракона, неужели иссякла разящая ваша сила, неужели отгремели навсегда фанфары, прославившие ваши подвиги?
Не думаю… скорее всего, святые просто не хотели наказывать невольных варваров за их неразумие. Что ж, если жители Свартшё не хотят более тратиться на краску для их мантий и позолоту для их нимбов, пусть так и будет. Они безропотно позволили графу Доне и его подручным вынести их из церкви и утопить в бездонных водах Лёвена. Скорее всего, они и сами посчитали – хватит здесь стоять на посмешище, не в том они виде, чтобы украшать дом Господен.
И вот еще о чем я думаю: об этой лодке с грузом глиняных фигур. Как она скользит в вечерний час по зеркальной глади Лёвена… гребец то и дело опасливо оглядывается на свой необычный груз, сваленный и на носу, и на корме. А граф Дона, он ведь тоже не удержался и поехал топить святых, – граф Дона просто образец свободомыслия и бесстрашия. Недрогнувшими руками берет он фигуры и одну за другой бросает в воду. Он чувствует себя борцом за чистоту веры. Сказано ведь, не сотвори себе кумира.
Гребец, наверное, ждал чуда, но чуда не случилось. Глиняные святые медленно и безропотно пошли на дно, дожидаться распада и исчезновения.
А в следующее же воскресенье церковь в Свартшё предстала прихожанам ослепительно-белой. Никакие картинки и фигурки не смущали покой верующих, не внушали им еретические мысли. Истинный христианин должен видеть Царство Небесное внутренним оком, неуклюжие картины и скульптуры деревенского художника ему не нужны. У настоящей молитвы крылья достаточно сильны, чтобы донести ее к Господу, нечего цепляться за края одежд глиняных истуканов.
Но ведь как прекрасны зеленые одеяния земли, любимой нашей обители, как лазурно небо над ней – вечная цель стремлений наших и упований! Данный нам Господом мир сияет всеми цветами радуги, так почему же церковь должна быть белой? Белой, как зима, обнаженной, как нищета, блеклой, как призрак? Она не поблескивает морозными иглами инея, как зимний лес, в ней не переливаются кружева и жемчужины, как в белом подвенечном наряде невесты. Церковь выкрашена холодной, бездушной клеевой краской. Ни одной картины, ни одной фрески, не на чем остановить глаз.
Такой ее увидели прихожане в то воскресенье. А в церкви, на хорах, на украшенном цветами стуле, сидел сам граф Дона и ждал благодарностей и восхвалений за свою работу. А как же, сломанные скамейки починены, мазня деревенского живописца не оскорбляет глаз, вставлены новые стекла вместо разбитых. Низкий поклон графу Дона! Конечно, сделать в церкви ремонт – дело непростое, заслуживающее благодарности, но не надо забывать, что у графа была нечиста совесть и он затеял ремонт, чтобы избежать Господнего гнева. И почему все должны быть ему благодарны?
