Она готовится к далекому путешествию. Неизвестно, вернется ли когда-нибудь домой. Жизнь круто повернулась, и надо уничтожить целую кипу старых писем и дневников. Она не хочет нагружать себя памятью о прошлом.
В руках у нее перевязанная стопка бумаг. Это старые народные песни, которые пела ей мать, когда она была маленькой. Марианна развязала бечевку и начала читать.
Просмотрела несколько страниц и печально улыбнулась. Какая-то сомнительная мудрость в этих древних напевах.
Счастью не верь, приметам не верь, не верь распустившимся розам.
И дальше:
Смеху не верь! Смотри, в золоченой карете юная девушка Вальборг
[33], на губах играет улыбка, на сердце ее печаль, знает девушка Вальберг, что счастье ее непрочно.
Танцам не верь! Порхаешь легко по полам навощенным, а грудь тяжела, как свинец. Как веселилась Черстин
[34] – и проплясала жизнь.
Шуткам не верь! – наставляет песня. Многие шутят, чтобы скрыть сердечную боль. Юной Адели
[35] подали сердце убитого Фрейденберга, она засмеялась – затем лишь, чтоб набраться сил умереть.
Ничего себе! Чему же верить? Слезам и страданью? Научите меня, чему верить, старые напевы!
Легко заставить улыбнуться губы, сведенные горем, но гораздо труднее заплакать, если тебе весело. Эти старые песни учат верить только слезам и вздохам, только вздохам и слезам. Скорбь – основа всего, вечная и неподвижная скала под сыпучим песком жизни. Верить можно только в скорбь и в ее тайные знаки – кому они не известны, эти тайные знаки скорби!
И радость, и счастье – это тоже скорбь, они просто притворяются радостью и счастьем. Собственно, если посмотреть внимательно, ничего, кроме скорби, на земле и нет.
– Откуда такая безутешность в этих причитаниях, – сказала Марианна вслух. – Вся их мудрость – ничто, жизнь куда разнообразней.
Она подошла к окну и увидела родителей – они неторопливо гуляли по широкой аллее и говорили, наверное, обо всем, что попадалось на глаза. О травах земных и птицах небесных, о чем же еще.
– И что ж, мое сердце тоже переполнено скорбью, хотя никогда я не была так счастлива, как сейчас.
И вдруг ей пришло в голову, как все относительно – скорбь и радость, горе и счастье, уныние и веселье. Все зависит от того, как ты смотришь на жизнь.
Все произошедшее со мной этой зимой – что это было? Счастье или беда? – спросила она себя.
И не смогла ответить.
Это было тяжелое время. Душа ее изнывала. Ее оскорбили, унизили, пригнули к земле. Когда она вернулась домой, сказала себе – не хочу таить зла на отца. А сердце говорило другое. Он убил мою душу, говорило сердце. Он разлучил меня с любимым, он избил мою мать. Это непереносимо. Я не желаю ему зла, но я боюсь его.
Она заметила, что ей трудно усидеть рядом с отцом за столом – тут же хочется убежать и спрятаться. Она пыталась преодолеть себя, разговаривала с ним, как будто ничего не произошло. Это ей удавалось, но страдала она несказанно. И, как и следовало ожидать, страдание от насилия над собой постепенно перешло в ненависть. Все было ненавистно ей в нем: грубый зычный голос, тяжелая походка, огромные руки, весь его угрожающий облик. Нет, зла она ему не желала и навредить ему не хотела, но дошло до того, что не могла подойти к нему без чувства страха и омерзения. Ее сердце не выдержало насилия. Она словно слышала его, сердца, тихий, надломленный голос: «Ты не позволила мне любить, но от меня не убежишь. Тебе остается только одно: ненавидеть».
Она всегда прислушивалась к своему внутреннему голосу, и с ужасом стала замечать, что ненависть к отцу становилась все глубже, она росла с каждым днем. И в то же время все шло к тому, что она теперь привязана к этому дому навсегда. Умом она понимала, что лучшим выходом было бы уехать, побывать среди других людей, но не могла себя заставить. Марианна была обречена на продолжающиеся мучения и прекрасно понимала, что в один прекрасный день ее самообладание не выдержит, что в конце концов она сорвется, выскажет отцу все, что о нем думает, и ни чему хорошему это не приведет.
Так прошли весна и начало лета. А в июле она обручилась с бароном Адрианом – только для того, чтобы уехать от отца.
Как-то утром барон въехал в усадьбу на статном, породистом коне. Его гусарский ментик сиял золотым шитьем, шпоры и сабля, как только на них падал луч солнца, вспыхивали горячим серебром. Не говоря о том, что барон был хорош собой – мальчишеское лицо его дышало здоровьем, а в глазах пряталась смешливая искорка.
Мельхиор Синклер вышел встречать гостя. Марианна сидела у окна с шитьем и слышала весь разговор.
– О! Солнечный рыцарь! – гаркнул заводчик. – Что это ты так принарядился? Не свататься ли приехал?
– Именно так, дядюшка! От тебя ничего не скроешь! – засмеялся барон.
– Постыдился бы, мальчуган! Чем жену кормить будешь? Что у тебя есть за душой?
– Ничего, дядюшка! Разве стал бы я жениться, если бы у меня хоть что-то было за душой?
– Так уж и ничего? Скромничаешь! А ментик твой на что куплен?
– В кредит. Само собой, в кредит.
– А конь? Такой конь, скажу я тебе, баловень судьбы, стоит целое состояние.
– И конь не мой, дядюшка.
Заводчик расхохотался:
– Значит, собрался жениться на приданом? Ну что ж… бери Марианну, если она согласна.
На том и порешили. Барону Адриану даже не потребовалось спешиться. Но Мельхиор Синклер вовсе не хотел унизить Марианну: барон Адриан – славный парень.
А что было дальше?
А дальше было вот что. Барон Адриан ворвался в комнату Марианны и без всяких предисловий произнес:
– О, Марианна, дорогая Марианна! Будь моей женой! Отец твой согласен, скажи, что и ты согласна!
Ей не составило труда узнать, почему такая спешка. Оказывается, старый барон, отец Адриана, опять пустился в авантюру – купил несколько шахт, и его, как всегда, провели за нос: шахты оказались пустыми. Впрочем, удивляться нечему – старик покупал шахты всю жизнь, и ни разу они ничего ему не принесли. Мать в отчаянии, отец наделал долгов, и он, Адриан, делает ей предложение, чтобы спасти честь семьи и своего гусарского мундира.
Имение барона, Хедебю, было на другой стороне озера, почти напротив Бьорне. Мало того, Адриан был знаком Марианне с детства.
– Пожалуйста, Марианна, не отказывайся. Моя жизнь, конечно, не образец для подражания. Езжу на заемных лошадях, еще и портному задолжал. Но так же не может продолжаться! Мне придется уйти в отставку, и тогда ничего не остается, только застрелиться.
