– Теперь-то ей хорошо, – сказал он как-то Марианне и показал на жену.
– Ах, Мельхиор, дорогой, ты же знаешь, что для меня самое важное, чтобы ты поправился!
Густава говорила правду. Лишь бы поправился. Самым большим удовольствием для Густавы было рассказывать, каким был ее муж в расцвете сил. Как он мог перепить любого кавалера из Экебю, как пускался в рискованные предприятия, и когда она уже думала, что они разорены, прощай и дом, и поместье, вдруг оказывалось, что Мельхиор зарабатывал на этих авантюрах кучу денег.
И Марианна вдруг поняла, что мать счастлива. Счастлива! Теперь она для этого человека опора и поддержка. Он не может без нее обойтись, и этого для Густавы достаточно.
Марианне казалось, что она легко может представить жизнь, что их ждет. Удары наверняка будут повторяться, и с каждым разом отец будет становиться слабее и беспомощнее, а мать будет преданно ухаживать за ним, пока смерть не разлучит их. Но это еще не скоро. Госпожа Густава обязательно получит свою долю счастья в жизни. Так и должно быть – жизнь в неоплатном долгу у этой тихой, незаметной и преданной женщины.
И у самой Марианны настроение улучшилось. Теперь уже никто не заставлял ее выходить замуж за первого попавшегося жениха. Ее раненое сердце успокоилось. Ненависть испарилась. Испарилась любовь, но она уже не страдала о потерянном счастье. Она стала умнее, добрее, великодушнее – разве это не достаточная плата за погибшую любовь? И понемногу исчезло нелепое желание вычеркнуть из жизни все, что случилось этой зимой, вернуться на год назад. Разве страдание не пошло ей на пользу? Все, что происходит в жизни, идет на пользу, решила она, но, к сожалению, не всегда оборачивается счастьем. И это даже хорошо, потому что пережитое затронуло в ее душе новые, неизвестные ей доселе возвышенные струны.
А эти старые напевы – нет, все не так. Все обстоит совсем не так. Страдание не единственное, что есть на этой земле, и страдание не вечно.
Она собралась путешествовать. Не для того, чтобы посмотреть мир, а чтобы постараться найти на земле место, где она по-настоящему нужна. Если бы отец так не переменился после болезни, он ни за что не позволил бы ей разорвать помолвку. А теперь с помощью матери его удалось уговорить. Он даже разрешил Марианне передать Адриану деньги, чтобы погасить долги.
Странно, но и об этом она думала без привычной горечи. Ей даже было приятно, что она сможет порадовать неудачливого жениха. Жизнелюбие и мальчишеская удаль Адриана напоминали ей Йосту. Что ж, теперь она сможет вернуть ему радость жизни. Он снова станет Солнечным рыцарем, таким, каким предстал во всем блеске своих нарядов в тот день, когда приехал делать предложение. И ее радовало, что она может помочь ему деньгами – Адриан наконец купит землю, будет пахать и косить, сколько душе угодно, и когда-нибудь она увидит, как он ведет к алтарю свою красивую юную избранницу.
И теперь она сидит и пишет ему письмо. Она возвращает ему свободу. Старается писать мягко и убедительно, местами шутливо, но не настолько, чтобы он не понял, что она с полным сознанием освобождает его от данного слова.
За окном послышался дробный стук копыт.
Вот и он, мой дорогой Солнечный рыцарь, подумала она. Сегодня мы видимся в последний раз.
Через несколько минут барон Адриан появился на пороге ее комнаты.
– Адриан! Здесь не прибрано! – Она смущенно посмотрела на разбросанные повсюду чемоданы, сундуки, платья и даже нижнее белье.
Он сразу помрачнел и начал лепетать слова извинения.
– Я как раз пишу тебе письмо. Собственно, уже написала. Можешь прочитать.
Он берет письмо, а она смотрит на него, дожидаясь, когда его хмурая полудетская физиономия просияет от радости.
Но он, прочитав несколько строк, побагровел, швырнул его на пол, растоптал, как ядовитое насекомое, и разразился проклятиями, каких не услышать и от пьяного конюха.
Марианна вздрогнула. Она не новичок в науке любви, но, оказывается, совершенно не понимала этого неопытного юношу, почти ребенка.
– Адриан, что с тобой? Что это за комедия? Выкладывай, что у тебя на душе.
Он бросился к ней и чуть не задушил. Бедный мальчик, его томила вовсе не тоска и не скука…
Она освободилась от его объятий и снова выглянула в окно. По аллее шли родители, и госпожа Густава рассказывала огромному заводчику о цветах, о птицах, а он оглядывался по сторонам, будто видел все это впервые в жизни. А она, Марианна, сидит здесь и лепечет что-то романтическое…
«Жизнь дала нам обеим понять, и мне и матери, насколько она сурова, – подумала Марианна и печально улыбнулась. – А теперь она словно извиняется перед нами, хочет утешить. Теперь у нас, и у меня, и у нее, по большому ребенку. По крайней мере, есть с кем поиграть».
Все слова, слова… а все же как приятно быть любимой! Как приятно слышать слова про исходящую от нее колдовскую силу! Приятно слышать, что ему стыдно за легкомысленные слова о любви, вырвавшиеся у него в тот день! Оказывается, она и сама не знает, какая власть над мужчинами ей дана. Ни один человек не может устоять перед ее чарами! Если бы она знала, как он ее боится!
И как это назвать? Счастье или несчастье? Ни то, ни другое.
И она решилась связать свою судьбу с этим юношей.
Наверное, она начала постепенно понимать саму себя. В какой-то из старых песен были слова о горлице, птице любовной тоски. Никогда не пьет она чистую воду, всегда старается слегка замутить ее лапкой. Так и она – ей не суждено пить родниковую воду чистого счастья. Ее удел – счастье, замутненное скорбью.
Глава двадцать восьмая
Смерть-избавительница
Моя бледная подруга, Смерть-избавительница! Она пришла в дом капитана Угглы августовской ночью, когда притихший мир залила холодным сиянием луна.
У бледной моей подруги, Смерти-избавительницы, храброе сердце. Она не страшится лететь на пушечном ядре, она вешает на шею шипящую гранату и хохочет, когда та взрывается, – ей нравится, как во все стороны летят осколки. Она качается в призрачном танце на кладбищах, не брезгует и чумными палатами в лазарете, но каждый раз нерешительно останавливается на пороге праведника. Потому что она не любит слез, она хочет, чтобы наградой ей была тихая радость, ведь она освобождает души человеческие от тяжести плоти, она отпускает их на волю – для новой, свободной и благочестивой жизни в бесконечном и непостижимом человеческим умом пространстве.
Ты тихо прокралась в рощу за господским домом. Туда, где тонкие белоствольные березы отталкивают друг друга, дерутся из-за света для своих негустых, ажурных крон. Тогда роща была юна и изящна, полна свежей зелени, и в этой самой роще пряталась моя бледная подруга, дожидаясь ночи.
А когда зашло солнце и в небе засияли первые, еще робкие звезды, она уже стояла на опушке, бледная, в черном одеянии, с косой, мертво поблескивающей в равнодушном лунном свете.
