Никто даже не задумывался, что ее стоит поберечь. Она безропотно работала, как и все остальные, с утра до ночи, и ей, похоже, нравилось – она заметно повеселела. Ей была по душе крестьянская жизнь, она научилась не обращать внимания на отсутствие простейших удобств. Здесь все было понятно и спокойно. Все мысли крутились вокруг работы, и дни были настолько похожи один на другой, что иной раз люди путали – думали, что нынче четверг, а оказывается, уже воскресенье.
В конце августа наступили горячие дни. Пришла пора убирать урожай овса, и она пошла вместе со всеми вязать снопы. Перенапряглась, наверное, и родила прямо в поле, до срока. Она ждала ребенка в начале октября.
Хозяйка взяла ребенка в дом – младенец мерз, хотя август выдался жарким. А мать лежала рядом, в спальне, и прислушивалась, что говорят про ее дитя. Представляла, как работники и служанки рассматривают новорожденного и молча качают головой.
– Маленький-то какой! – наверняка сочувствуют они. И обязательно добавляют: – Бедняжка, у него и отца-то нет.
И никто не жаловался на крик младенца. Все почему-то были убеждены, что это хорошо: младенец и должен постоянно кричать, иначе что за младенец? Вполне нормальный малыш, даром что недоношенный. Все с ним хорошо, если бы еще и отец был…
А мать слушала и мысленно соглашалась. Вдруг ей тоже показалось очень важным, чтобы у ребенка был отец. Как же у него сложится жизнь без отца?
Конечно, она и раньше об этом думала. План был вот какой: первый год она останется на хуторе. Потом снимет где-нибудь комнату и будет зарабатывать на хлеб за ткацким станком. Вполне хватит, чтобы прокормить и одеть ребенка. И пусть ее муж продолжает считать ее недостойной женой. Может, и к лучшему. Она лучше воспитает ребенка, чем глупый, надменный и самовлюбленный отец.
Но теперь уверенности поубавилось, и она уже обвиняла себя в эгоизме.
У ребенка должен быть отец.
Если бы ребеночек был покрепче, если бы он ел и спал, как другие дети, если бы не судорожные припадки, во время которых она обмирала от страха за его жизнь… Если бы не все это, вопрос, возможно, и не стоял так остро.
Трудно что-то придумать. Но придумать необходимо. Ребенку три дня, а крестьяне в Вермланде стараются крестить детей как можно раньше. А вдруг помрет некрещеным?
И под каким именем его запишут в церковную книгу? А если пастор захочет побольше узнать о матери? Это было бы несправедливо по отношению к малышу – поставить прочерк в графе «отец». А если он вырастет слабым и больным, какое право она имеет лишать его преимуществ происхождения и богатства?
Мать ребенка знала, какая это радость – приход в мир нового человека. А теперь ей казалось, что она обрекла ребенка на тяжелую и беспросветную жизнь. Она сама – другое дело, но он-то при чем? И со стыдом призналась себе, что хотела бы, чтобы малыш спал на шелковых простынях и в кружевах, как и подобает юному графу. Она хотела, чтобы его окружали почет и счастье.
Ей даже казалось, что она была несправедлива к отцу. Это же не только ее ребенок. Это маленькое создание, чью ценность определить не может ни она, ни отец, ни вообще никто из людей, – какое она имеет право распоряжаться его судьбой? Это несправедливо.
Она ни за что не хотела возвращаться к мужу. Для нее это было равносильно смерти. Но малыш был в еще большей опасности, чем она. Он мог умереть в любой день, его необходимо было крестить.
Ее уже не мучило чувство неискупленного греха, долго жившее в ее сердце. И она не находила в своей душе любви ни к кому, кроме этого беспомощного младенца.
В конце концов она решилась: позвала хозяев и рассказала им все начистоту. Фермер, ни слова не говоря, запряг лошадь и поехал в Борг – надо было сказать графу Дона, что его жена жива и что у них родился ребенок.
Вернулся он уже к вечеру. Графа он не застал, но поговорил с дьяконом в Свартшё.
Так молодая графиня узнала, что ее брак признан недействительным и у нее теперь нет никакого мужа.
Дьякон написал ей очень ласковое письмо. Он сожалеет о случившемся, и если графиня пожелает, он готов предоставить ей жилье в своем доме.
Ей переслали также письмо ее отца графу Хенрику, пришедшее через пару дней после ее побега. Ирония судьбы заключалась в том, что отец просил графа поторопиться с легализацией брака, и благодаря этому у графа оказались все необходимые козыри для расторжения брачного договора: если договор не легализован, он не имеет юридической силы.
Легко понять, что мать ребенка, выслушав рассказ, не столько огорчилась известием, сколько растерялась.
Всю ночь графиня пролежала без сна. «У ребенка должен быть отец», – поминутно шептала она.
На следующее утро хозяин вновь пустился в путь. На этот раз в Экебю. Она попросила его привезти Йосту Берлинга.
Йоста задал немногословному крестьянину, наверное, сто вопросов, но ничего толком не выведал. Да, графиня все лето жила в его доме. Была здорова и работала так же, как и все. Теперь родила ребенка. Ребенок слабенький. А мать? Мать почти пришла в себя.
Слава богу… а знает ли графиня, что ее брак расторгнут? Теперь знает. Со вчерашнего дня.
Пока они ехали, Йосту кидало то в жар, то в холод.
Что она хочет? Зачем послала за ним?
Он вспоминал, чем же он занимался этим летом, пока она страдала, тяжело работала и доработалась до преждевременных родов. Чем он занимался? Тем же, чем и всегда. Игры, развлечения, розыгрыши, попойки – лишь бы убить время.
Он даже не мечтал, что они когда-нибудь встретятся. Ах, если бы он мог надеяться! Тогда бы он предстал перед ней совсем другим человеком. А поскольку надежды не было, он махнул на все рукой и вернулся к привычным дурачествам.
В восемь часов вечера они были на месте, и его тут же провели к молодой матери. В комнате был полумрак, он с трудом разглядел ее. Она лежала в постели. Хозяин с хозяйкой переминались с ноги на ногу у него за спиной.
Вспомните: та, чье лицо сейчас смутно белело в полумраке комнаты, была для него почти святой. Чистейшая, прекраснейшая душа, по какому-то совпадению случайностей принявшая земной облик. Он опять, как всегда в ее присутствии, почувствовал неодолимое желание упасть на колени и благодарить, благодарить – за то, что она вновь появилась в его жизни. Но он не мог шевельнуться, не мог вымолвить ни слова. Он был почти парализован душевным волнением.
– Дорогая графиня Элизабет… – только и смог пролепетать отважный Йоста Берлинг.
– Добрый вечер, Йоста! – Графиня протянула ему руку, успевшую за эти несколько дней стать почти прозрачной.
Она почти ничего не почувствовала, увидев Йосту. Ее, правда, удивило, что Йоста так обомлел, увидев ее. Он же должен понимать, что речь не о ней, а о ребенке.
– Йоста, – мягко сказала она. – Я очень прошу вас помочь мне. Вы ведь когда-то обещали, что в любой момент… вы ведь знаете, что меня бросил муж. И теперь у моего ребенка нет отца.
