Такова был воля владельца этого сундучка.
На привинченной к крышке латунной табличке было написано: Labor vincit omnia. Но теперь, когда я знаю его историю, мне кажется, что больше подошла бы другая надпись: Amor vincit omnia. Потому что даже этот старый сундучок в чулане под лестницей был не чем иным, как очередным свидетельством всемогущества любви.
О, Эрос, всесильный и всемогущий бог!
Если и есть что-то вечное и непреходящее в этом мире, то это любовь. Давно, очень давно люди населили землю, но ты, любовь, властвовала над ними с самой колыбели.
Где они все, восточные боги, могучие герои, вооруженные молниями и штормами, милостиво принимающие от людей мед и молоко на берегах священных рек? Где Бел, великий воин Вавилона, где египетский Тот с головой ибиса? Где прекрасные боги, возлежащие на облаках, услужливо приплывших к вершине Олимпа? Где герои, пирующие за неприступными стенами Вальхаллы? Все мертвы. Все, кроме Эроса, всесильного и всемогущего Эроса.
Все, что мы видим перед собой, его работа. Он следит, чтобы не прерывался род человеческий. Во всем, что мы видим, заметны следы его босых младенческих ног. Во всем, что мы слышим, вечным контрапунктом звучит музыкальный трепет его крылышек. Он везде – и в человеческом сердце, и в спящих, ждущих своего часа семенах. Приглядись еще раз – и с волнением и страхом найдешь ты его следы и в неживой природе.
Где тот, кто не желает его соблазнов? Где тот, кто их избежал? Все боги страха и мести падут, все цивилизации и империи, все короли и тираны. Но любовь, по-видимому, вечна.
* * *
Старый дядюшка Эберхард сидит у своего замечательного секретера. Отличный у него секретер. Просто великолепный – с сотней, никак не меньше, ящичков, с латунной оковкой и мраморной столешницей. Приятно сидеть за таким секретером, вот он и сидит. Сидит и увлеченно работает, пользуется, наверное, тем, что никого, кроме него, во флигеле нет.
О, Эберхард, что с тобой? Почему не гуляешь с кавалерами по лесам и полям, почему не наслаждаешься последними днями уходящего лета? Ты же прекрасно знаешь, что поклонение богине мудрости никому не сходит с рук безнаказанным. Согбенная спина, тебе уже за шестьдесят, и многие знают, что твоя шевелюра вовсе и не твоя. Глубокие складки избороздили твой лоб над запавшими глазами, сеть морщин у беззубого рта неумолимо свидетельствует о дряхлении твоего когда-то могучего тела.
Почему не бродишь ты с кавалерами? Наверное, только смерть оторвет тебя от твоего любимого секретера, ты равнодушен к уловкам и приманкам жизни.
Дядюшка Эберхард подводит жирную черту под последней строчкой. Из бесчисленных ящичков своего секретера достает он пожелтевшие листы – заметки и мысли, маленькие кирпичики в огромном здании труда его жизни, труда, который сделает имя Эберхарда Берггрена бессмертным. Он просматривает записи, тихо восторгается собственной мудростью, и как раз в этот момент открывается дверь и во флигеле появляется молодая графиня.
Это она, молодая властительница старых сердец! Она, которую они обожают и стараются поддержать, как старики обожают и поддерживают первого внука. Она, которую они нашли больной и нищей и теперь наперебой старались чем-то ее обрадовать, как король из сказки, нашедший в лесу бедную и голодную красавицу и окруживший ее королевскими почестями. В ее честь играют валторны и флейты. В ее честь обитатели огромного поместья Экебю делают все, что, как им кажется, может ее развеселить.
Графиня выздоровела, хотя еще очень слаба. Она слонялась по поместью и соскучилась – кавалеры уехали на прогулку. И решила тайно посетить флигель кавалеров, посмотреть, как они живут, – столько слухов ходит по округе!
Она вошла, обвела взглядом беленые стены. Посмотрела на желтые полосатые занавески, закрывающие спальные ниши, и так смутилась, что покраснела до корней волос. Она ошиблась – флигель не был пуст.
Дядюшка Эберхард торжественно подошел к ней, предложил руку и провел к секретеру, где лежала кипа исписанной бумаги.
– Я окончил свой труд, – сказал он торжественно. – Теперь мир должен узнать о нем. Предстоят великие события.
– А что именно предстоит, дядюшка Эберхард?
– О, графиня! Это будет как молния, а молния, как вы знаете, не только освещает мир, но иногда и убивает. С тех самых пор, как Моисей в сверкании молний и под раскаты грома получил из рук Иеговы заповеди и поместил их в дорожный ковчег, с тех пор, как старый Иегова решил, что дело сделано, – с тех самых пор никто не ставил под сомнение его могущество. Но теперь люди увидят, кто он есть на самом деле, этот воображаемый Иегова. Ничто, пустота, пар от чайника, мертворожденное дитя нашего воображения. С ним покончено! – кровожадно воскликнул старый Эберхард и положил ладонь на свою рукопись. – Когда люди это прочтут, они осознают свою глупость. Они распилят кресты на дрова, в церквах устроят амбары, а пасторы будут пахать землю, как и все остальные.
Графиня вздрогнула:
– Что вы такое говорите, дядюшка Эберхард? Неужели вы такой страшный человек? И обо всех этих ужасах написано в вашем труде… в вашей рукописи?
– Ужасы? – повторил Эберхард. – Что ж, если правда для людей ужасна, пусть будут ужасы. Но правда от этого не перестанет быть правдой. Мы похожи на младенцев. Те, завидев незнакомца, прячут лицо в юбки матери. Правда – вечный незнакомец, мы привыкли играть с правдой в прятки, но от правды не спрячешься. Настал час – она откроется всем людям на земле, станет частью нашей жизни.
– Всем людям?
– Конечно всем! Не только философам, а всем! Понимаете, графиня, всем и каждому!
– И значит, Иегове конец?
– И Иегове! – с энтузиазмом подтвердил дядюшка Эберхард. – И ангелам, и святым, и дьяволам, и всей лжи – конец!
– А кто же будет управлять миром?
– Уж не верит ли графиня, что миром кто-то управляет? Неужели графиня верит, что кто-то там определяет, как прыгать воробью и кому когда облысеть? Никто миром не управляет и не будет управлять.
– А что же будет с нами, с людьми?
– С нами будет то же самое, что и было со всеми до нас. Превратимся в прах. Наша жизнь – горение. Мы сгораем, а то, что уже сгорело, гореть не может. Это и есть смерть. Мы – сухие щепки, мы сгораем в пламени жизни. А искра проскакивает от одного к другому. Человек воспламеняется, горит – и гаснет. Это закон жизни.
– О, дядюшка Эберхард! А как же духовная жизнь?
– Нет такой.
– И даже по ту сторону могилы?
– И по ту. Тоже нет.
– Значит, нет добра, нет зла, нет цели, нет надежды?
– Нет, – дядюшка Эберхард был неумолим, – ничего этого нет.
Молодая графиня подошла к окну и посмотрела на желтые осенние листья, кружащиеся над поздними георгинами и астрами, понурившимися на сломанных осенними ветрами стеблях. Стальная вода, тяжелые тучи над головой..
