Как бы то ни было, до этого волнующего, откровенного рассказа я даже не рассматривала вариант обычного полового акта моей героини с Джоном, и для меня это было важной частью всей истории, эффектным способом иначе взглянуть на мужскую силу – без традиционного, целенаправленного применения фаллоса, а в ракурсе нового, понятного обоим ощущения близости и радости, которого моя героиня никогда не испытывала с мужем. Однако Хэл видел это по-своему. Он тоже слыхал рассказ про четыре часа, и для него в этой сцене главным, несомненно, был собственно момент соития.
Мы с Хэлом разошлись во мнениях по нескольким поводам – в частности, из-за самоубийства мужа моей героини в финале фильма, – но я постаралась как можно более ясно донести до него свою точку зрения, а там будь что будет, и оставила всё решать ему. Мне не хватало уверенности, да и желания не было воевать с Хэлом, которого я безмерно уважала как режиссера. “Битва за половой акт” стала единственным исключением. Мы оба знали, что в этой сцене надо показать настоящую страсть, – не случайный секс, а кульминацию развития их отношений, в которой выразились произошедшие с моей героиней перемены и – во всяком случае, для меня – мужская сила без эрекции. Между прочим, Джон был со мной согласен, и мы всё время вели смешные вступительные беседы друг с другом. “Какие точки у него могут быть чувствительными?” – спрашивала я Джона. Или: “А его соски реагируют?” И так далее в том же духе. Когда дело дошло до этого ключевого эпизода, мы все решили, что Хэл волен снимать всё так, как ему заблагорассудится, что должна быть полная обнаженка, хотя бы имитация орального секса и всё прочее, что может ему потребоваться для революционной съемки любовной сцены. Я знала, что сама этого исполнить не смогу, – возможно, когда-то я прослыла способной на всё секс-бомбой, но тогда скорее сработала сила внушения, чем нечто реальное. Поэтому я предложила взять дублершу на дальний план. Было решено, что сначала Хэл отснимет эти кадры, и мы увидим, как надо снимать крупный план, чтобы всё сошлось. Пока работала дублерша, я ждала, а просмотрев на следующий день пленку, по тому, как эта актриса ерзала на Джоне, я поняла, что первый раунд нашей “битвы за половой акт” выиграл Хэл.
“Хэл, – сказала я, – нельзя ей так на нем скакать, у него же не может быть эрекции. Я думала, мы договорились!” Но Хэл не собирался выбрасывать пленку и признавать свое поражение. Тогда я подумала: ага, когда мне придет время подгонять крупный план под дублершу, я просто докажу, что не могу совершать такие телодвижения, и он не сумеет смонтировать кадры.
Наконец настал день, когда надо было снимать любовную сцену. Зону с кроватью завесили большими простынями, на съемочную площадку допустили только оператора Хаскелла и Хэла. Мы с Джоном почти весь день провели в постели, лежа обнаженные под простынями, пока нас снимали в разных ракурсах. Странно ощущаешь себя в таких эпизодах: атмосфера насыщена сексуальной энергией, и все стараются изобразить страшную занятость, чтобы как-то этому противостоять. Ты и твой партнер, обнаженные, соприкасаясь телами, вроде бы занимаетесь самыми интимными делами и в то же время осаживаете себя: “Ну-ка уймись, это всего лишь работа!” Потом режиссер командует “снято”, и вы, желая продемонстрировать, что просто играли свою роль, останавливаетесь и отодвигаетесь друг от друга в постели – но не слишком поспешно и не слишком далеко, чтобы не обидеть партнера, – и одновременно пытаетесь успокоить дыхание. Я была очень благодарна Джону за доверительные отношения и рада, что между дублями мы умудрялись еще посмеяться и что мы оба дорожили нашей дружбой вне съемочной площадки. В конце концов, не только я – Том тоже был его другом.
Ключевой кадр – где я (Салли) сидела на Джоне (Люке) и меня снимали со спины так, чтобы совместить кадры, – Хэл приберег на десерт. Я, то есть Салли, наслаждалась оральным сексом, соответствующим образом извиваясь и изображая чувство, и вдруг Джон прошептал: “Джейн, там Хэл что-то нам орет!”
Я услыхала голос Хэла откуда-то из-за развешанных простынь: “Лезь на него, твою мать! Залезай на него!” Я застыла в полной неподвижности. Я не собиралась отказываться от своей концепции этого эпизода. Камера гудела, Хэл орал: “Да шевелись же ты, едрит твою!” Но я не шевелилась. В конце концов он всё бросил и в бешенстве покинул съемочную площадку. Я чувствовала себя ужасно. Я еще не видела Хэла таким разъяренным, он всегда был очень добродушный.
В итоге Хэл использовал оба дубля, несмотря на то, что дальний план с моей заместительницей плохо совпадал с моими действиями на крупном плане. Я решила: пусть зрители как хотят, так и понимают это. Видит Бог, этот эпизод никого не оставил равнодушным, хотя по сравнению с современными эротическими сценами наша – прямо пуританская. Но лично я убеждена в том, что сексуальное напряжение, которое возникает между партнерами в предыдущих эпизодах, придает ей особенную страстность. Точно как в жизни – сам акт происходит более бурно, если ему предшествовал период нарастания желания, да еще когда развязка наступает не сразу.
Честно говоря, мы с Джоном не были уверены в успехе, пока не увидели окончательный вариант фильма. Хэл и Джерри показали черновую версию в просмотровом зале студии “Юнайтед Артистс”, пригласив человек пятьдесят. Такие события всегда вызывают тревожное состояние, а я вложила в этот фильм столько сил и эмоций, что волновалась еще больше. Когда снова зажегся свет, Том встал и молча прошествовал мимо меня. Выходя, он обернулся и бросил нам с Брюсом и Джоном: “Неплохо”. Его ледяной тон на всех нас подействовал угнетающе. Я еще долго приходила в себя.
Том раньше не видел предварительного монтажа, да и на самом деле лента получилась затянутой, с определенными недостатками; но даже на этом раннем этапе в ней были эффектные эпизоды. Однако Том с лету дал нам понять, что наша работа не вызывает у него уважения. Я решила, что та откровенная любовная сцена шокировала его сильнее, чем можно было ожидать, хотя он утверждал, что дело в “невнятной политике” фильма. С тех пор, как мы с Томом поженились, я впервые снялась в постельной сцене. Я-то понимала, что это только имитация, и не подумала, что мой муж может расстроиться. Возможно, я слишком привыкла к Вадиму, который обожал делать своих жен участницами откровенных эпизодов. А может, прорвались наружу наши обоюдные невысказанные обиды.
В конце концов на успех фильма повлияли многие факторы. В частности, режиссерская манера Хэла, который начинал свою карьеру в кино как монтажер. В отличие от других режиссеров, с которыми я работала, он не разъяснял актерам подробно, что и как им следует сделать в очередном дубле, а делал тридцать-сорок дублей для каждой сцены и проявлял все копии до единой. Потом, в тишине монтажной, его гений срабатывал подобно гению скульптора. Из одного кадра он брал взгляд, из другого мой вздох, из третьего поворот Джоновой головы и соединял их так, как мы никогда не догадались бы, а порой и неожиданно для самого себя.
Кроме того, Хаскелл снимал кино особым способом – с длиннофокусным объективом и при естественном освещении, что придавало сцене особое очарование и ауру подглядывания, словно зрители тайком наблюдали сквозь замочную скважину за чем-то всамделишным и очень интимным. Это ощущение киноправды усиливалось импровизацией в нашей игре. Далее идет музыка – и тут Хэл проявил себя сполна. Он подсветил ленту знаковой музыкой эпохи шестидесятых, и все мы, кто прошел через эти годы, снова окунулись в буйство, экзистенциальную тревогу и отчаянный идеализм тех времен.
