Иногда корона на несколько лет переуступала право сбора косвенных налогов, в частности таможенной пошлины. Эта практика называлась налоговым откупом. Казна получала за него фиксированный стартовый платеж и впоследствии – регулярные выплаты. Для таких случаев богатые коммерсанты или банкиры образовывали синдикат
[140] и предоставляли королю примерный расчет суммы, которую конкретный налог должен был принести в казну на протяжении действия контракта, – за вычетом стартового платежа и взносов. Король, в свою очередь, уполномочивал этих лиц собирать налоги и распоряжаться доходом. Финансисты получали право собирать налоги силами своих собственных агентов и присваивать разницу между ожидаемыми и фактическими поступлениями. С учетом нежесткого и неопределенного характера этих договоренностей такие сделки часто «подслащивались» специальными ценами, пособиями на покрытие затрат по сбору налогов, а затем – существенными скидками. Так что зачастую казна в итоге получала меньше 50 % от номинальной стоимости налогового откупа.
По сути, ничто не мешало частным сборщикам выжимать из налогоплательщиков столько, сколько смогут, а при необходимости они могли обращаться к властям за помощью. Финансисты не только предоставляли королю займы под такие стабильные источники поступлений, как налоги. Они часто предлагали ввести какой-нибудь новый налог или сбор либо видоизменить уже существующий сбор так, чтобы его платили вперед. Например, чтобы какая-нибудь категория должностных лиц дополнительно платила за право назначать своего преемника. Таким образом из той же должности и на том же рынке можно было извлечь больше дохода. Если же король предложение принимал, финансисты авансировали, иногда частями, некую согласованную сумму, рассчитанную на основе предполагаемого дохода казны от налога. В обмен на это король предоставлял им право в течение скольких-то лет взимать этот новый налог. Такие договоренности, называвшиеся контрактами (traités, отсюда traitants – контракторы), часто обрастали многочисленным слоем богатых инвесторов и служили инвестиционной базой крупнейшим финансистам.
Кто же такие были эти контракторы, эти финансисты, получавшие прибыль от торговли доходами государственной казны?
Термином «финансист» обозначали тогда любого, кто «собирал, тратил, инвестировал или иным образом распоряжался королевскими фондами»
[141]. В итоге термин стал своего рода «зонтиком», охватывающим всех, кто в качестве откупщиков, бухгалтеров, контракторов, агентов влияния и так далее занимался привлечением средств в королевскую казну. Эти роли были взаимозаменяемыми и зачастую так или иначе совмещались с официальными позициями, ибо многие финансисты, кроме того, служили в государственном финансовом аппарате. Например, они бывали казначеями или финансовыми консультантами, что к тому же укрепляло их влияние на государственные финансовые механизмы
[142]. Во времена Фуке финансисты уже стали внутри монархии самостоятельной и мощной группой со своими интересами. Они часто оказывались в натянутых отношениях с парламентской аристократией. Последняя же время от времени прибегала к судебным расследованиям в попытке пошатнуть финансистов, так как теоретически многие их схемы были противозаконными. Хорошо понимая, насколько отвратительны эти транзакции в глазах общественного мнения, их участник нередко прикрывался именем «дублера»: слуги, пажа или приближенного, формально выступавшего в качестве контрактора или участника сделки
[143].
Данный метод привлечения средств приносил финансовым «предпринимателям» колоссальную прибыль. Как правило, это происходило за счет налогоплательщиков, чиновников, в том числе парламентских судей, которым задерживали жалование из-за того, что все доступные налоговые поступления были уже заложены вперед. При этом также страдали интересы держателей более традиционных королевских аннуитетов (ренты, rentes), которые не выплачивались по тем же причинам. Особо эффективными налоговые откупа, конечно, не были. Откупщики часто приносили в казну меньше обещанного из-за плохого урожая, разорения сельских угодий бесконечным движением войск во время борьбы с Габсбургами или с Фрондой и неизбежными крестьянскими восстаниями
[144]. Когда случались подобные недоимки, договоренность иногда расторгалась, и королевским чиновникам приходилось по крохам наскребать в казне средства для компенсации
[145].
Многие из нарушений, присущих этой финансовой системе, в частности фальсификация или завышение необходимых издержек выше оговоренной законом ставки в 5,5 %, маскировались при помощи приказа под названием ordonnance de comptant
[146] за подписью суперинтенданта финансов. Этот приказ санкционировал расходы, по которым можно было не отчитываться и которые не подлежали аудиту со стороны Счетной палаты и других финансовых чиновников [10]. Основанием для такой исключительности служили государственные интересы, считавшиеся слишком секретными, чтобы их обнародовать. Например, речь могла идти о субсидии дружественным иностранным принцам. При Генрихе IV и герцоге де Сюлли эта категория расходов составляла относительно небольшой процент (уходивший в основном на взятки и пенсии). Но уже при Ришелье и Мазарини к 1640-м годам данная статья разрослась и достигла 40 % от уровня всех государственных издержек. Этот прием использовался прежде всего для сокрытия повышения процентной ставки и стоимости финансирования сверх пределов, установленных законом
[147].
К XVII веку налоговый откуп и займы, обеспеченные налоговыми поступлениями и предоставляемые синдикатами, – хорошо маскирующими их подлинные условия и стоимость, – стали в государственном финансировании постоянной практикой. Так королевская власть создала в обществе новый элемент, с интересами которого отныне приходилось считаться. Фактически государство оказалось заложником поставщиков капитала. Общественный гнев, вызванный разграблением государственной казны, был направлен также на тех, кого считали лично ответственными за потворство «разложению» и коррупции. Речь идет о королеве-матери и Мазарини.
