Однако, обвинив Фуке в преступлениях и предав суду, заговорщикам пришлось бы столкнуться с еще одним препятствием. Суперинтендант до сих пор номинально занимал пост procureur général. По давней традиции расследование в отношении обладателя этого высокого юридического поста мог проводить только суд Парижского парламента
[345].
Это обеспечило бы Фуке преимущества нормальной юридической процедуры и, возможно, симпатии со стороны судей, среди которых у него было много друзей и родственников. Вдобавок парламент оставался враждебен королевской финансовой администрации. В возникшей ситуации парламентарии могли бы схватиться за удобный повод и начать многочисленные расследования по тем направлениям, куда король и Кольбер не пожелали бы углубляться.
Чтобы устранить эту помеху, Людовик заманил Фуке в ловушку. В ходе благосклонного разговора он намекнул, что на случай непредвиденных нужд королевской казне весьма не помешал бы примерно миллион ливров. Чтобы помочь королю деньгами, Фуке, не колеблясь, предложил продать какую-нибудь свою собственность. Например, Во или должность генерального прокурора. Король милостиво согласился на продажу должности. В конце концов, он все равно собирается реформировать судебную систему. Однако этот пост, намекнул Людовик, может оказаться помехой для дальнейшего возвышения Фуке. Например, продвижения на должность канцлера после Сегье или даже выше. Состоялась поспешная сделка по продаже должности дружественному парламентарию Ашилю де Арле за 1,4 миллиона ливров. Она была закрыта в середине августа. Из дохода от нее 400 000 ливров, по старой семейной договоренности, ушли Базилю Фуке. Остаток же, миллион наличными, был передан в Венсен в подарок королю и в его личное распоряжение. Продав эту должность, Фуке перестал быть членом парламента и больше не подлежал его суду по умолчанию
[346].
Стремясь скрыть свои планы и усыпить бдительность Фуке, Людовик принял приглашение на знаменитый праздник, назначенный на 17 августа в Во и будораживший воображение придворных. Праздник удался сверх всякой меры. Фуке использовал все ресурсы и все таланты, какие только были в его распоряжении. Король в сопровождении матери и двора в полном составе прибыл в Фонтенбло со сверкающим поездом карет под эскортом королевской гвардии. Когда гости вышли из экипажей, их глазам открылось захватывающее зрелище. Огромный, подобный драгоценному ларцу дворец, с трех сторон окруженный водой, акры садов, простирающихся позади, играющие фонтаны и прекрасные статуи. Внутри гости попали в анфиладу залов, спроектированных Лебрёном или выполненных по его заказу, полных живописных изображений, портретов и изысканных гобеленов, в которых Фуке знал толк, как и покойный Мазарини. Из центральной части здания, увенчанной гигантским куполом овального гранд-салона – необычная для того времени архитектурная форма, – открывался великолепный вид на сад. Две старинные статуи, Августа и Тиберия, стояли на страже этого гигантского зала. Дальше, в Комнате Муз, Лебрён изобразил «Триумф Верности», на котором Аполлон в сопровождении музы истории Клио защищал вышеупомянутую добродетель. Для покоев короля Лебрён использовал стиль, который Людовик позже воспроизвел в королевской спальне в Версале: лепные позолоченные панели и потолок, аллегорическая живопись, королевская кровать укромно укрыта за золотой балюстрадой
[347].
Снаружи дворца открывался вид на огромные сады. С виду партерный сад восхищал геометрически безупречными клумбами. В небо взлетали 1100 струй воды, вдали сверкали пруд и гранд-канал. После прогулки по саду королевскую процессию пригласили к ужину. За еду отвечал, разумеется, Ватель
[348]. Тридцать столов с закусками предлагали деликатесы, приготовленные под его личным наблюдением. Восемьдесят – были накрыты, чтобы рассадить за ними придворных. Все сервировочные тарелки и чаши, все приборы были серебряными или золотыми. Когда с едой было покончено, гости длинной аллеей проследовали к возведенному специально для этого случая открытому летнему театру, освещенному сотней огромных факелов. На сцену поднялся популярный драматург Мольер, чтобы продекламировать длинную оду королю сочинения Поля Пелиссона. Затем состоялась премьера пьесы Мольера «Докучные». Она была написана в новом жанре – комедии-балета
[349] (самый известный пример жанра – более поздний мольеровский «Мещанин во дворянстве»), с музыкой Жана Батиста Люлли
[350] и Пьера Бошампа
[351]. За спектаклем последовал красочный фейерверк. По отзывам, он не уступал фейерверку, устроенному по случаю формального въезда в Париж королевы Марии Терезии годом раньше. В конце вечера под музыку двадцати четырех скрипок состоялась последняя легкая трапеза, преимущественно фруктовая; после чего Людовик и двор расселись по каретам и уехали, как и прибыли, под звуки труб и барабанов
[352].
Годы спустя аббат Шуази
[353] и граф де Бриенн
[354] написали, каждый в своих мемуарах, что Людовик был в ярости и едва мог сдержать гнев при виде хищений таких явных и в таком масштабе, о котором говорило подобное увеселение. По их словам, от ареста Фуке прямо на месте его удержало только вмешательство королевы-матери. Эту историю подхватил Вольтер, и ее до сих пор цитируют популярные сочинения. Однако детальный план ареста в Нанте наглядно свидетельствует о проработанности и продуманности всего предприятия
[355]. Мадам де Лафайет – возможно, более проницательная – отмечает, что в Во король «не мог скрыть изумления», как и Фуке – удивления реакцией короля
[356]. Шуази, вновь поддержанный Вольтером, приводит еще одну причину, по которой Людовик с трудом сдерживал гнев. По его версии, весной 1661 года Фуке пытался соблазнить Луизу де Лавальер
[357], фрейлину невестки короля герцогини Орлеанской. Его ухаживание не имело успеха, юная дама уже была завоевана королем. Свою оплошность Фуке усугубил, послав мадам дю Плесси-Бельер с поручением предложить Луизе «подарок» – 20 000 экю – в обмен на согласие стать частью сети информантов, которую Фуке держал при дворе. Луиза с негодованием отвергла подкуп и сообщила королю, что Фуке ее преследует. Таким образом, к счету, который Людовик имел к Фуке, добавилось еще и это оскорбление, одновременно личное и политическое. Эта история тоже встречается во многих рассказах о падении Фуке, от Шуази до наших дней.
