— Семейка Шелковников, слыхал, из целовальников на хабаровской солеварне в казаки поверстался, — снисходительно напомнил Похабов. Заново, не в первый раз, рассказал о последней встрече с Пантелеем Пендой. Но про брата умолчал.
Попов, рассеянно кивая, терпеливо выслушал его и продолжил о своем:
— Дом у меня в Тобольском. Сижу, бывает, в лавке, считаю прибыль, а мне будто кто нашептывает из-за плеча: «Ну высидишь чего-нибудь. Дети или внуки все промотают и тебя забудут. А их, нищих, без гроба зарытых, а то и зверьми съеденных, будут помнить».
— Бес смолоду всяко прельщает! — равнодушно отмахивался Похабов. — Постареешь, поумнеешь — пройдет!
В полутора днищах ходу от устья Илима на воде показался струг. Завидев караван, он стал подгребать к берегу. Плывшие вниз вышли на сушу. Ермолины остановились рядом с ними. К ертаулам неспешно подошел сын боярский, начальственно взглянул на людей, с которыми они разговаривали. Лица их были испуганными, растерянными, с поджившими следами побоев, бороды всклочены.
— Слышь, чего говорят, атаман! — окликнул Ивана Василий. — Пятидесятник Колесников на устье Илима их, торговых людей, встретил и пограбил дочиста!
— Это почему? — удивился Иван. И путники, поддержанные его начальственным вниманием, наперебой стали жаловаться:
— Отец, да ты же с нас прошлый год государеву десятину брал рожью. Мы ту рожь в Илимский на продажу везли. Продали зимой, поменяли на рухлядь. Плыли в Енисейский, десятинную пошлину дать, а Колесников с людьми все дочиста отобрал, ни одного хвоста не оставил.
После грабежа торговые люди успели вернуться на Илимский волок, подать жалобу тамошнему приказчику, теперь плыли с жалобой в Енисейский острог. Вникать в их беды Похабов не стал: догадывался, что те не заплатили пошлин на месте. Постарались бы проскочить и мимо Енисейского, но бес послал навстречу Ваську Колесникова. А тот вместо десятины забрал все.
Торговые уплыли вниз по реке. Караван продолжил путь и через день вышел к Илиму.
— Ну, вот и довели! — объявил купцам Похабов. — Эти самые пьяницы, — указал на Ермолиных, — первыми нашли Ленский волок. Иван Галкин там зимовье поставил. Теперь не заблудитесь. А на волоке в это время народу много. Понадобятся работные, наймете!
— Хорошо дошли! Дальше бы так! — купцы стали благодарить казаков и кланяться атаману. — Ни поборов не было, ни воровства. Чем отблагодарить, Иван Иваныч?
— А дайте мне пеньковой веревки сколько не жалко! — не стал отнекиваться сын боярский. — Та, что есть, вся сопревшая, а нам через пороги идти.
Оправдываясь, что товар не их, а устюжского купца Усова, Попов с Се-вировым дали отряду десять саженей веревки, атаману — отрез вишневого сукна, самый ходовой товар в братских улусах.
Тронутый подарком, Иван стал советовать:
— Просите Сорокиных, они хорошо знают путь до устья Куты и служилых людей по волоку.
Крутившийся возле купцов Михейка, как услышал об этом, так заважничал, заломался, стал набивать себе цену:
— Тут тремя реками волок, да после нам по Лене бечевой идти против течения! Братским волоком сподручней.
Федот Попов бросил на старого казака быстрый и пытливый взгляд, просить ни о чем не стал. Его суда пошли вверх по Илиму. Караван Похабова уменьшился вдвое. Его струги переправились через устье притока и снова пошли проторенным бечевником к Шаманскому порогу.
Раз и другой ертаулы донесли атаману, что на поворотах реки видели последние суда Колесникова. Встречаться с ним Похабову не хотелось, он не торопил своих людей и все же невольно догнал вздорного сослуживца.
Колесниковская сотня затаборилась на острове, где умер Яков Хрипунов. Пройти мимо его могилы Иван не мог: Настена Перфильева просила положить за нее поклоны покойному отцу. Но то, что струги его отряда обходили стороной колесниковский караван, Иван Похабов посчитал за удачу. Они пошли левым берегом к порогу. Ермолины и Сорокины знали, где устроить ночлег. Атаман остановил струг ссыльных и велел Пелашке сойти с него. Это были первые слова, сказанные бывшей жене от самого Енисейского острога.
Стараниями Оськи Горы Пелагия не била ноги о камни, а целыми днями сидела и валялась на мешках с рожью. Услышав приказ атамана, Оська насупился и обидчиво пробурчал:
— Пусть сидит! Места хватает!
Иван строго взглянул на него, едко усмехнулся, но настаивать на своем не стал. Сам сел в струг, приказал казакам Федьки Говорина разобрать весла и плыть к острову. Оська окинул Пелагию нежным взглядом, подхватил ее на руки, посадил на нос струга, взялся за оба загребных весла, закрыв Меченку широкими плечами. Она боязливо выглядывала из-за него на бывшего мужа. Иван сочувственно посмеивался над молодцом и только качал головой.
Струг переправился через стрежень и приткнулся к песчаной косе в нижней части острова. Из колесниковского табора никто не вышел встретить.
— Васька думает, мы к нему, с поклоном! — желчно ощерился атаман и приказал: — Федька, бери двоих. Пойдете со мной! Остальным караулить струг.
Иван слишком хорошо знал спесь старого сослуживца, чтобы ошибиться в своих предчувствиях. Василий Колесников понимал, что Похабов не пройдет мимо, и ждал его. У него была в том нужда, но просить он не желал, хотел, чтобы ему не только помогли, но еще и поклонились.
Стороной, мимо табора, пути к могиле не было. Крайний костер, с разбросанными вокруг него одеялами, с грязным котлом, был в трех саженях от хри-пуновского креста. На пне, застеленном шкурой, сидел Васька-пятидесятник и не сводил с идущих пристального, немигающего взора.
Похабов прошел мимо, одарив товарища таким же молчаливым и неприязненным взглядом. Отодвинул ичигом грязный котел, громко проворчал: «Нехристи!», подошел к кресту, скинул шапку, стал креститься и кланяться.
Колесников, сидя на пне, нахохлился, как петух. Три ссыльных казака при Похабове следом за атаманом накладывали на себя крест за крестом. Иван трижды обошел могилу, кланяясь праху, опустился на колени, припал к холмику, затем резко встал и нахлобучил шапку.
Новоприборный казак, обиженный брезгливыми взглядами и отодвинутым котлом, с плаксивым лицом подскочил к гостям, преграждая обратный путь. На нем был ветхий, во многих местах прожженный зипун. Ноги босы.
— Видите, в чем идем! — сунул было Федьке под нос дырявую бахилу.
Федька, сморщившись, отстранился, фыркнул:
— Надо было в Енисейском собираться, а не пьянствовать!
— А ты нас поил? — выпучивая глаза, ринулся от костра другой казак, тощий и длинный, с козлиной бородой, порыжевшей от подпалин. Дыры на его сермяжном зипуне были стянуты бечевой.
Разойтись миром не удавалось. Прежде чем отшвырнуть зачинщиков, Похабов обернулся к Колесникову. В угоду последним воеводам лицо пятидесятника было чисто выбрито. По подбородку свисали черкасские усы. Не кивая, не приветствуя прибывших, он с важностью спросил:
