— Бывальцы, проходившие пороги, у тебя есть?
— У меня все есть! — с вызовом ответил Иван. — Даже две жены.
— Вот и дай нам двух вожей! — потребовал пятидесятник, пропустив мимо ушей слова Похабова о женах.
Гонор, с которым Васька требовал людей, взбесил Похабова.
— А в ноги поклонишься да похристарадничаешь, может быть, и дам! — распаляясь, крикнул он.
— Еще чего! — ухмыльнулся Колесников. — Как аманата посажу на цепь, поведешь нас вместо вожа, — обмолвился Василий и захохотал, с важностью оглядывая своих людей. Он шел на Ламу по царскому указу, с которым невольно считались даже воеводы, и всем своим видом показывал превосходство его сотни перед обычными годовалыциками Похабова.
Сдержанно и угодливо хохотнули тобольские и березовские переведенцы. Откуда-то из-за спин по-шакальи тявкнул вечный и вездесущий пес:
— Нас сотня, а вас…
— Коли так, то поклоном не отделаешься! — гневно крикнул Иван. — Отсель до косы проползешь на брюхе — дам вожа!
От обидных слов, сказанных при подначальных людях, выбритые щеки Василия побагровели. Он резво соскочил с пня и со звоном обнажил саблю. Федька встал с левого бока от Похабова. Двое его товарищей со свистом махнули саблями и закрыли им спины.
Все знали: прольется кровь, пойдет разбор при тобольских воеводах, а то и в Сибирском приказе. Но очень уж хотел Васька, атаман-пятидесятник, покуражиться, показать свою нынешнюю силу и власть.
Большинство колесниковских казаков ничего не поняли и не расслышали из-за шума воды на пороге. Видели по лицам, что атаманы бранятся. Дело обычное. Вдруг они схватились за сабли. Колесников надеялся помахать да обойдись перебранкой. Но не вышло, зазвенела сталь, и ему пришлось отбиваться. Василий отступил раз и другой. Никто из его сотни не поспешил на помощь. Похабов же кричал, нанося удары:
— Ах ты, сморчок тухлый!.. Понравилось пугать промышленных и тунгусов!
На глазах изумленной сотни сын боярский в несколько ударов выбил из рук пятидесятника саблю, сшиб его с ног. Плашмя раз и другой вытянул по спине: — За невежливые слова! За спесь!
— Ребра поломал! — взвыл Василий.
— Не бей лежачего! — заорали колесниковские казаки, сгрудившись вокруг пришлых.
Похабов остановился, вытер лоб рукавом. Рыкнул, обернувшись к могиле:
— Непутевое место ты себе выбрал, кум!.. Уходим! — мотнул головой.
Четверо с обнаженными саблями протиснулись сквозь толпу, двинулись в конец острова, к стругу.
— А говорили, у вас тут порядок! — хмыкал Федька. — То же, что и на Волге.
На табор под порогом струг ссыльных пришел в сумерках. Там уже горели костры, сладко пахло дымком и свежим хлебом. Ясырки пекли на раскаленных камнях пресные лепешки, которые черствели уже на другой день.
Утром, помолясь Пречистой Богородице да Николе, казаки Похабова потянули струги через порог. Воды среди камней было мало. Она пенилась и кипела на каменистых отмелях. Это был самый легкий из Ангарских порогов. Бурлаку остаться сухим трудно, а груз уберечь можно.
И снова ночевали на обычном месте со старыми кострищами, с неразо-ренными балаганами. На другой день, к вечеру, подошли к устью Вихоркиной речки. Здесь тоже был старый стан с кострищами, с остатками засеки. После порога Похабов обещал дневку и объявил ее.
Он спешно отдавал распоряжения, где ставить караулы, кому рубить дрова. При этом то и дело оборачивался к Савине, кивал, что помнит о просьбе. Чуть освободившись, повел ее к Вихоркиной могиле. И, будто леший увязался следом, заблудился: на месте прежней поляны поднялся осинник, креста не было видно.
Походив среди кустарника, он нашел-таки могилу с завалившимся крестом. Концом сабли разрыл землю в ногах у покойного. Воткнул на место крест подгнившим концом, утоптал землю вокруг, перекрестился и поклонился.
Савина снова вскинула на него печальные глаза со слезами на ресницах. Он понял, опустил голову и ушел, оставив ее одну. Сквозь грохот воды услышал за спиной тонкий вскрик. Завыла женщина, оплакивая первого мужа, оставившего ей двух добрых сыновей.
На другой день к табору отряда подошли два молодых колесниковских казака. Они скромно кивнули атаману, скупо поприветствовали отдыхавших.
— Что скажете? — строго спросил Похабов, перекрывая голосом шум воды.
Те, с печалью в глазах, осторожно укорили его словами пославшего их пятидесятника:
— Вы терпящих бедствие бросили!
— Терпящих бедствие не видел! — строго ответил сын боярский. — А вздорных, пропившихся голодранцев встречал на острове. Невежливые, поносные слова от них претерпел!
Молодые казаки смутились, не зная, что ответить. Иван махнул рукой, подзывая ближе. Они невольно склонили головы.
— Как кличут? — спросил.
— Я — Коська Иванов Москвитин, — ответил казак с пухом на щеках. — А он — Якунька Кулаков, — кивнул на товарища.
— Тобольский? Не Ивашки ли Москвитина сын?
— Его! — почтительно кивнул Москвитин.
— Многих Москвитиных знал! — мягче заговорил Иван, кивнул, чтобы присаживались к костру. — Ваську Краснояра помню. Здесь с ним встретились, здесь же с отцом твоим разминулись. Я из Братского плыл, а он с Копыловым туда шел. Ермолины с ним ходили, — указал в сторону костра охочих людей. — А до Илима шел я с купцом Поповым, со старым другом твоего отца.
Савина молча сунула молодым казакам по плошке с кашей, придвинула бересту с вареными рыбьими головами. Те с жадностью накинулись на еду, видно, шли весь день голодными.
Похабов почувствовал, что заболтался, как старик, взглянул на вестовых ласковей:
— Зачем прислал пятидесятник?
— Порог пройти не можем! — с набитым ртом весело прошепелявил Москвитин. — Струг с рожью опрокинуло.
— Так-то, — со злорадной усмешкой тряхнул бородой Иван. — Пусть Васька придет да покается в злых словах. Дам вожей, христа ради.
— Он не может прийти! — опять прошепелявил Коська. — Ты ему ребро сломал. Лежит в струге, охает. Воеводе жалобу наговаривает.
— Пусть Енисейский потешит! — опять усмехнулся Иван. Помолчал, глядя на молодцов. Качнул головой: — Ладно уж! Хотел заставить его на карачках поползать. Не буду! Ради доброй жены его, Капы, да ради твоих, москвитинских, сродников дам вожей. Без них Падун не пройти.
Не только Колесникова пожалел Похабов, он видел, как выдыхаются на бечеве Ермолины. Давно ли казалось, что братьям нет сносу. А вот уже стареют, иной раз к вечеру еле ноги волочат, в то время как молодые полежат с полчаса и опять полны сил. Бурлачить — не саблей махать, здесь нужна сила упорная, бычья.
Сын боярский поднялся, пошел к костру охочих, сел рядом с Василием Ермолиным.
