О казаках браты были наслышаны, но сами с ними не встречались. На предложение идти под государеву руку и дать ясак они без обид отвечали, что сами соболей не промышляют, а покупают их у тунгусов зимой.
— Ишь чего говорят! — кивнул Ивану Мартынка. — Ставьте здесь свой гэр, охраняйте нас. Зимой ясак дадим.
Предложение братов озадачило Похабова. Они соглашались присягнуть государю, а указа ставить здесь острог или зимовье не было.
На третьей неделе пути к берегам реки снова подступили холмы, покрытые лесом. Правый берег стал крутым и обрывистым. Под ним часто встречались старые станы с балаганами: промышленные люди ходили этим путем не один год.
Река круче повернула на полдень. Бурлаки прошли заболоченное устье с густо разросшимся камышом, остановились у сухого яра, чтобы передохнуть и просушиться на солнце. С верховий реки веяло сырой прохладой, не донимал, как прежде, гнус. Вода в реке так очистилась, что в глубине хорошо видна была рыба, шевелившая плавниками и жирными спинами.
— Дымком пахнет! — повел ноздрями Федька Говорин, оглядывая другой, низкий берег со свисавшим на воду кустарником. За ним виднелось редколесье со множеством просторных полян.
— Скота не видно! — похрустывая окатышем, присел рядом с атаманом десятский Дружинка, стал натягивать на босые ноги непросохшие бахилы. — Тунгусы, наверное, дымокуры жгут.
Федька тоже начал одеваться, показывая подначальным людям, что привал закончен. При этом ворчал себе под нос:
— Браты юрту ставят на видном месте, чтобы никто не подошел незаметно. Тунгусы забьются в чащобу — не отыскать.
Казаки двинулись дальше. Бурлаки громко переговаривались, что тропа под яром становится все шире и глубже. Вскоре среди камней они увидели явно русскую ложку с обломленным краем.
Не прошло и часа, первый струг остановился возле небольшой заводи. Здесь на окатыше сохла берестяная лодчонка, сделанная по-русски. Вверх поднималась тропа, укрепленная тёсом и кольями. А под самым яром была приоткрытая дверь землянки.
— Что это, атаман? — указал Федька. Люди Дружинки подвели второй струг. Иван перекинул через плечо ремень сабли, сунул за кушак топор, стал подниматься по тропе и с каждым шагом все ясней чувствовал, что за дверью кто-то есть.
Он осторожно заглянул в темную землянку, укрепленную изнутри бревнами. Напротив входа был поставлен большой восьмиконечный крест, под которым тлел огонек жировика. Что-то шевельнулось, и Похабов слегка отпрянул. К нему обернулся старец с длинной бородой и волосами, свисавшими с плеч.
— Это ты, Иван? — спросил так буднично, будто они недавно расстались.
— Я! — изумленно ответил Похабов.
Старец степенно поднялся с колен, шагнул к нему, застывшему с перекошенным лицом.
— Ты кто? — прошептал срывавшимся голосом. — Откуль знаешь меня?
Старец, жмурясь, вышел на свет. Иван вгляделся в его просветленное лицо и ахнул:
— Герасим?
— Узнал! — ласково проворковал монах.
— Тимофей, енисейский старец, упреждал, что встречу тебя.
— Вот я и жду! — тихо рассмеялся отшельник.
— А что ждешь-то? — с недоумением спросил Похабов. — Помирать пора или что?
— Ну, захотел, так сразу и помереть? — ласково улыбнулся Герасим. — Сперва сруби город.
— Благое дело! — отозвался Иван. — А кто велел его рубить?
— Господь! — монах возвел к небу светлые глаза и перекрестился.
— Бог-то Бог, — замялся Иван. — Сам знаешь. Бог старца Тимофея вразумил, где быть городу. А он двадцать пять лет царского указа ждал. — Иван спохватился, опять вспомнив о старце: — Тебе он велел кланяться, передать его благословение и сказать, что помрет. А ты чтобы после его кончины к тобольскому архимандриту съездил.
Герасим всхлипнул крестясь, низко поклонился на восход. Губы его шевелились в беззвучной молитве.
— Он, отче Тимофей, благословил нас проповедовать Слово Божье среди инородцев, промышленных от греха удерживать. Его молитвами жив.
— Люди мои там! — Иван рассеянно кивнул вниз, на реку. А сам все думал о сказанном про город.
Он стал спускаться впереди монаха. Казаки и охочие, увидев старца-постника в кожаной рясе, охнули, замерли с вытянутыми лицами. Иные попадали на колени.
— Прости, Господи! — взревел Федька Говорин со слезами.
Савина стояла с выпученными глазами, разинутым ртом и все отмахивалась от видения ладошкой, как от назойливой мухи.
— Черный дьякон Герасим! — успокоил спутников Похабов. — Как нынешнего царя на Москве посадили, лет уже тридцать, мы с ним в одной келье Троицкого монастыря были узниками. Вместе в Сибирь шли до самого Енисейского. Эвон где встретились!
— Помер царь Михайла! — тихим голосом объявил монах. — Нынче сын его правит! А Тобольск сгорел.
Казаки и охочие истово закрестились. Иван оглядел крутой берег. Место было неподходящим ни для панихиды, ни для стана.
— Живешь-то здесь ли? — спросил монаха, кивая на дверь землянки. — Поговорить бы да душами очиститься, другой год без исповеди и причастия.
— Зимовье у меня на острове, — указал на дальний берег монах. — Вверх по притоку с полверсты. Ночуйте. Там и поговорим. А причастить
Святых Таин не могу. Ермоген антиминс забрал. Да и не по чину мне это таинство.
Иван махнул рукой, приказывая спутникам подняться выше по течению реки, чтобы переправиться к притоку. Сам сел за весло верткой берестянки. Герасим осторожно уселся впереди него. Лодчонка в два весла легко заскользила по глади реки. Течение сносило ее к пологому берегу.
О многом хотел рассказать Иван товарищу своей глупой юности. О том, что вышел в чин сына боярского, тот уже догадался. Вспомнил про царя, от которого оба претерпели наказание, спросил:
— Михейка-то отчего помер?
— Хворый был, — коротко ответил монах, подгребая к берегу. — Хворал-хворал, да и прибрал Бог.
— Давно?
— Нынче!
— А ты откуда узнал раньше нас?
— Сороки весть принесли! — с ласковой улыбкой, как к несмышленому юнцу, обернулся к нему Герасим. Прытко выскочил на берег из ткнувшейся в песок лодки. Видно, переправа была для него делом привычным. Взялся за бечеву, путано брошенную в носу.
Два струга с другого берега начали переправу. Равномерно вздымались и опускались весла. Тяжелые суда сносило быстрым течением, но пристали они к устью, где их поджидали монах с сыном боярским.
Казаки вертели головами по сторонам, с любопытством разглядывали незнакомые места. Герасим весело пояснял:
— Рыбы здесь много. Лето жаркое — все растет. Господь не оставляет. И братские люди, и лесные часто здесь бывают, промышленные каждый год мимо проходят.
