— Вот куда воровской тёс ведет! — строго сдвинул брови сын боярский, оглядывая казаков. — То-то промышленные зачастили вверх по Ангаре, к мунгалам!
Струги и берестянка были проведены набитым, прорубленным бечевником вверх по притоку и переправились на остров. Услышав шум, из избенки выполз немощный старик. Лицо его было сморщенным, как сухой гриб, два белоснежных клока волос свисали по ушам, сплетались с редкой и длинной бородой. Глаза старика сияли беспричинной детской радостью.
— Мой давний спутник! — с теплом в голосе указал на него Герасим. — Из промышленных людей, тоже по благословению старца Тимофея.
— Тебя как звали-величали, дед? — зычно, как глухого, окликнул его Похабов. — Я старых енисейских всех знал.
— Был Михейкой Омулем, — охотно ответил старик. — Гулял, грешил много. Давно это было.
— Так ты же совсем ветхим с Пеидой уходил. Лет уж двадцать прошло? — удивленно уставился на него Иван. — Еще не помер?
— Живой! — с гордостью заявил старик, выпячивая тонкие морщинистые губы маленького и беззубого рта.
Разглядывая его, как диковинного зверя, Иван понял, что Пантелея Пенду он давно не помнит. Старик привычно подхватил котел, хотел идти к реке за водой.
— Мы сами! — загалдели осмелевшие служилые. — Огонь разведем и ужин сгоношим.
Пока они готовились к ночлегу и отдыху, Герасим повел Ивана на свои огороды.
— Слышал про Ермогена! — говорил на ходу. — Не так далеко ушел. Господь и его остановил, наложил тягло святить землю. А я полжизни уже здесь. — Оглянулся с любованием на протоку, на устье. — Иной раз вздремну за молитвой и вижу город. Колокола звонят. Люди тамошние, которые еще не родились, переговариваются. Но эдак неясно, как журчание ручья. Похабовых вспоминают.
Брат твой, Егорий, проходил здесь с женкой, с детьми, со скотом. Я звал его остаться! Не послушал он меня. Теперь ты пришел! — пристально взглянул на Ивана.
Похабов пожал плечами, снисходительно усмехнулся:
— Город — не балаган! Чтобы строить, наказ старших воевод нужен, а то и государя. Да и не на всяком месте города строят.
— Здесь-то и есть самое место городу! — чуть повысив голос, заспорил скитник. — Прежде недалеко отсюда мунгалы ясак собирали. Ярмарки бывали. Промышленные люди отсюда во все стороны ходят: за Ламу — Иркутом и Ангарой, на Лену — степью. Их здесь с каждым годом все больше. А скот нынче пасет в округе один князец Яндоха. Грабят его каждый год. Добрый князец, к нашей вере тянется.
— Передам воеводе! — пообещал Иван. — Если промышленные ходят беспошлинно, надо острог ставить!.. Ты про брата моего заговорил! — вскинул виноватые глаза. — Давно ли был здесь? Куда ушел?
— Лет уж десять, больше! А ушел по Иркуту к яндашским мужикам. Промышленные люди говорили, будто на Ламе обжился: кует железо, скот держит, землю пашет. Дом там у него, три сына. Вы-то куда путь держите? — наконец поинтересовался у Ивана.
— Наказал воевода новые земли проведать, народы под государеву руку звать. Серебро ищем!
— Вам лучше идти по Иркуту! — посоветовал монах. — Промышленные так ходят!
Иван выслушал его с почтением, хмыкнул, мотнул головой. Добрый совет давал Герасим, да бес перечил: очень уж хотелось ему опередить Ваську
Колесникова, первым прийти в скороходовские места, с убийц взять виру, со всех бунтовавших — ясак и к новой присяге их всех привести.
Стоило подумать Похабову, как он опередит Колесникова, представилось ему лицо старого зловредного товарища, и он хохотнул.
— Велено до верховий Ангары дойти! — пробормотал уклончиво. — Там видно будет! К зиме, буду жив, обратно поплыву, тебя навещу. Вдруг со мной пойдешь, как Тимофей велел?
Отряд устроил на острове дневку. Служилые поправили крышу на избенке монаха и старика. Савина напекла хлеба впрок. Утро было ясным, на небе ни облачка. Похабов уже приказал собираться в путь. И вдруг потемнело небо. Порыв ветра дугами согнул деревья, раскидал угли костра, сорвал шапки с людей, хлопнул дверью избы, ворвался в ее оконце. Вскоре все стихло. Опять синело небо, блистало ясное солнце.
Из зимовья вышел Герасим. Он был бледен, его ладони лежали на груди, будто удерживали под ребрами сердце. Взглянув на Ивана, скитник прошептал побелевшими губами:
— Отче Тимофей отошел от уз плотских!
— Прими, Господи, душу!.. — закрестились служилые, не успевшие прийти в себя от налетевшего вихря.
Поминая енисейского молитвенника, призывая в помощь Николу Угодника, после полудня отряд вышел к Байкалу. На другой день к реке стали подступать горы, покрытые лесом. Воздух стал чище, а небо светлей. Горы становились все выше и круче. Чудный свет начинал слепить глаза, и сладкая свежесть студеной воды наполняла грудь. Стал редок и ненавязчив гнус. Потом он и вовсе пропал, хотя было по-летнему тепло.
— Не к Ирии ли подходим, братцы? — боязливо посмеивались служилые, оглядывая окрестности.
— Скороходовские люди говорили, будто Ангара в Ламу впадает и из нее же и выходит! — подбадривал товарищей Похабов, почувствовав в них робость.
Реки они и есть реки! Всегда впереди виден берег поворота или излучины. А тут расступились скалистые горы и предстали глазам путников водная ширь и бескрайнее небо. Сияние шло оттуда. Посередине мелкой, но широкой реки из воды торчала скала, рассекающая русло надвое.
Бурлаки прошли вдоль крутого берега еще с версту. Сколько хватало глаз, во все стороны виделась вода. И только впереди, против истока реки, смутно чудилась вдали то ли дымка, то ли далекие облака, то ли белые вершины гор.
Веял свежий ветер, трепал бороды и волосы. Служилые, скинув шапки, с восторгом озирались. Солнце поднялось высоко. У крутого берега ласково и сонно поплескивала волна. Вода была прозрачна, как воздух, мельтеша маревом, открывала глубины со стаями серебристой рыбы. Среди камней сыто дремали саженные щуки с замшелыми спинами. Непуганые гуси и утки покачивались на воде. И было рыбы и птицы так много, что делать запас впрок никому не приходило в голову.
По лицам товарищей Похабов понял, что сидеть на месте — только душу томить. Он перекрестился, поклонился на гладь восхода и весело нахлобучил шапку.
— А что, братцы? — окинул удалым взглядом товарищей и подмигнул Савине. — Поднимем паруса да пойдем вдоль берега. Вдруг что увидим. Скороходовские люди сказывали, остров Ольхон недалеко. А как опередим колесниковских? — опять представил лицо Васьки-атамана и громко захохотал.
Засмеялись казаки и охочие. Радостно сбросили с себя бурлацкие шлеи. Придерживая покачивавшиеся на волне струги, стали навешивать и поднимать паруса. Небесная сила упруго вздула их и повлекла суда вдоль отвесного, скалистого берега. Без вина пьяные, люди на ходу грызли сухари, черпали ладонями воду из-за бортов.
Струги прошли мимо широкой пади с ручьем. Там стояло три тунгусских чума, горел костер, и дым его коромыслом пригибало к земле. По лицам товарищей атаман понял, что спустить паруса и пристать к берегу ради десятка тунгусских мужиков нелепо.
