— Покупай наших ясырей! Недорого отдадим!
Угрюм, забыв про сыновей, стал лихорадочно соображать, что теща состарилась, за ней уже нужен уход. Жена с младенцем на руках не успевает управляться с домашними делами. Раздаивать коров было некому. Давно подумывал Угрюм купить ясырку у князца Нарея. Но знал наверняка: спроси сам о своей нужде, тот заломит цену вдвое. Здесь, даже по случаю, покупали и продавали рабов не дешевле коня. Их охотно брали буряты и промышленные ватаги, платили скотом и соболями. Товар был ходовой. Перепродать ясырей можно было с прибылью.
— Есть у меня немного соболишек! — замялся Угрюм. — Берегу, чтобы у мунгал железо купить… Думать надо!
Казаки ушли. Первуха со Вторкой убежали за ними. Угрюм привычно подсчитал убытки, и они оказались невелики. Двор убирать не пришлось: даже рыбьи кости казаки сложили кучками на бересте. Кое-где наплевали ясыри, а так ничего.
Как и пообещал атаман, в доме охотно остались два мужика. Кроме них Угрюм прикупил у казаков двух баб: ясырку в зрелых годах — душоодтэй
97 и молодую бабенку с младенцем.
Тоска по сыновьям, ушедшим невесть куда и неизвестно на какой срок, перемежалась в его душе с печалью: мог бы купить и десяток ясырей, а к зиме продать или поменять на скот, но он боялся показать казакам всех своих соболей, чтобы те не взяли с него подушную подать за двадцать лет, а Ивашка не потребовал бы долг за кабалу. Мог заплатить и серебром, но боялся, что казаки станут пытать — где взял?
Иван с Первухой и Вторкой вернулся через три дня. Удивленный их ранним возвращением, Угрюм стоял на крыльце, опустив руки, и не знал, как встречать. Поверх рубах сыновей висели свежевыструганные кедровые кресты.
— Ну, здоров будь, брательник! — насмешливо кивнул молчавшему Угрюму Иван. — Отчего не рад родне?
— Здравствуй, брат! — тоскливо оправдался хозяин: — Все думал, ты — не ты? Вдруг меня признать не хочешь. Окрестили уже, без попа! — кивнул на сыновей. — А мне черный дьякон отказал, когда я проходил мимо скита.
— Есть у нас казак — все молитвы знает. Для здешних мест сойдет, — властно усмехнулся Иван и размашисто махнул рукой со лба на грудь. — После, если что, попы перекрестят.
— Каких хоть святых дали в помощь? — обидчиво скривил рваные губы Угрюм. Теперь его шрамы походили на глубокие морщины.
— Знатные святые Петр и Онуфрий! — Иван положил широкие ладони на плечи племянников. — Как раз на Петра-солнцеворота крестили. Лето на жару, день на зиму!
Повеселевшая жена выставляла на стол угощения, ей помогала молодая ясырка, та, что старше, баюкала за печкой двух младенцев. Отданные в работники мужики убежали в лес. Их никто не окликал, не искал, и после полудня они осторожно вернулись в дом. Тот, что имел прозвище Болтун, зыркая по сторонам, спросил Первуху:
— Казаки нас не заберут? — Ни тому, ни другому возвращаться в отряд не хотелось.
Из сеней, придерживаясь рукой за стену, вышла сморщенная старушка с приветливым и радостным лицом. Первуха со Вторкой кинулись к ней, стали обнимать.
— Порветесь, как коровий желудок! — скороговоркой обронила мать и рассмеялась.
Сыновья тоже хохотнули. Первуха пояснил дяде:
— Говорит, надутыми ходим! — И, обернувшись к отцу, заявил: — Вот поставим острог, мунгалы тебя не тронут!
Угрюм горько улыбнулся: в сказанном был намек, что сыновья с ним жить не хотят. Третьяк, осмелев, забрался на колени к старшему Похабову, стал забавляться темляком сабли.
— Бэлтергэ! — вздохнул Угрюм и тут же поправился по-русски: — Тоже волчонок!.. Для кого надрывался и строил столько лет? Себе и им воли хотел, — пожаловался брату на судьбу. — Твои-то как? — спохватился. — Якунька жив?
— Служит! — слегка нахмурился Похабов. — Умен. Загодя судьбу себе правил. Дочь без тебя Бог дал. Замужем уже. Внука родила. Отрезанный ломоть! — тоже невольно вздохнул, усмехнулся: — А Меченку замуж отдал за молодого казака.
— Продал, что ли? — вскинул прояснившиеся глаза Угрюм.
— Так отдал! Еще и приплатил, чтобы не видеть ее злющей рожи.
— А попы что? — веселея, переспросил Угрюм.
— А я их не спрашивал!
Будто треснул давний ледок, братья заговорили проще и свободней.
— Знаю, ты рожь и просо сеешь? — сказал атаман.
Угрюм опять замялся, опасливо поглядывая на сыновей.
— Так, на пробу! Пользы дому никакой.
— Пробуй! — кивнул Похабов, не выспрашивая про урожаи. — Как комар прилетит — сей яровую. Земля иссохнет, как зола, сей озимую. Посмотришь, что лучше заколосится. Промышленные люди ходят здесь явно: не тропа, а торная дорога. Даст бог, поставим острог, — указал глазами на закат. — Тебя в пашню запишу — и заживешь под государевой защитой с его десятины или с десятого снопа.
Угрюм, потупясь, все ждал, что брат напомнит про долг по кабале. Не вспомнил.
Теща с умилением поглядывала на мужчин. Сидя, как они, на лавке, она быстро устала. Булаг подложила ей под локоть овчинный тулуп, старушка прилегла, охая и радостно бормоча:
— Наконец-то родственники появились. Без родственников жить плохо.
— Скоро у нас много родни будет! — весело пролопотал по-бурятски Первуха и добавил для дядьки по-русски: — Радуется!
Не только ради родства пришел в дом брата сын боярский. По лицам сыновей Угрюм догадывался, что разговор будет о них, и ждал главных слов.
— Хочу идти на Ангару волоком, как ходят промышленные ватаги. Отпусти со мной племянников вожами?! — сказал наконец Иван, улучив удобный случай в разговоре. Мог бы и не спрашивать, но попросил.
— Так им еще рано в службу? — Угрюм сделал вид, что удивлен.
— Рано! — согласился Иван, оглаживая бороду. — В цареву службу не поверстают. Могу взять охочими, пусть поглядят, как казаки живут. Мне и нужны-то они только до Иркута, там сами сплывем. А я тебе в помощь своих ясырей оставлю на всю зиму, — неожиданно озадачил брата дорогим подарком.
С ясырями Угрюму расставаться не хотелось. Польза от них в хозяйстве была явной. Сыновей отпускать от себя он тоже не хотел. Но если только до Иркута.
— И когда они вернутся? — спросил, опасливо облизнув губы.
— Если дашь коней, то быстро. Пешими — дольше! — ненавязчиво потребовал лошадей Иван.
Угрюм ждал худшего. Все равно это была не цена за ясырей, пусть даже на одну зиму. Он повеселел и вдруг снова боязливо нахмурился, вскинул мутные глаза:
— Постой! Вы же тамошние улусы будете ясачить? А то и аманатов возьмете. Уйдете потом на год-другой, а меня браты с мунгалами со света сживут, разорят, а то и убьют.
— Мы говорили об этом! — кивнул на племянников Иван. — Умные у тебя мальцы, все понимают. Решили сделать так: встретим народы — государево жалованное слово скажем. Дадут ясак доброй волей — возьмем, а требовать пока не станем. В другой раз всех объясачим.
