Угрюм опять повеселел.
— Эти шалопаи, бывает, неделями в лесу пропадают, — проворчал, кивая на старших сыновей. — Даст бог — вернутся живы-здоровы! А коней дам четырех и два седла. Даже три. — И спохватился, засуетился: — А как сбегут от меня твои ясыри или мунгалы отберут?
Сын боярский презрительно хохотнул.
— К кому им, безродным, бежать? С тунгусами жить уже не смогут, хоть бы и рабами у своих. С братами нажились. Мунгалы разве только силой заберут. А оставляю я их тебе не даром! — Взглянул на брата со скрытой насмешкой: — К весне построишь мне два струга на шесть весел. Будут струги хороши — ясыри твои навек.
Первуха со Вторкой, новокресты Петруха с Онуфрием поняли, что отец с дядькой договорились, и стали весело лопотать, ластясь к матери и бабушке.
Из верховий речки, впадавшей в байкальский култук, проторенным волоком казаки перетащили струги к верховьям другой, бегущей к Иркуту. Здесь черновая тайга расступалась просторными полями по пологим склонам гор. На них пасся скот князца Нарея. Иван Похабов велел племянникам не лезть на глаза людям его рода, а сам, с Федькой Говориным и толмачом, отправился к стану.
Вернулись послы только к ночи, после сытного ужина. Казаки обступили их, стали расспрашивать про здешний народ. Сын боярский посмеивался:
— Боится князец дать ясак! Намекнул: был бы, дескать, поблизости острог — другое дело. Жалуется, что у него самые плохие выпасы и с них вытесняют сильные роды, кочующие по долине. Говорит, в верховьях Иркута кочует много народов и живут богато. Сам жалованное государево слово слушал с почтением. В поклон царю дал десять соболей.
— Я ему подарил ясыря, — с важным видом заявил Федька Говорин. — За других он заплатит рухлядью.
Слова десятского вызвали оживление среди казаков. Многие из них хотели поскорей отделаться от пленников, доставшихся при дележе добычи.
Иван Похабов простился с племянниками на берегу Иркута. Одетые по-тунгусски, с тунгусскими луками, верхом на лошадях и стриженные по-казачьи, они для здешних мест и народов выглядели чудно.
— Как же одни обратно поедут, такие молоденькие? — беспокойно захлопотала Савина, опекавшая юнцов в пути.
— Эти не пропадут! Кого там! — Мартынка-толмач похлопал по загривку коня под Первухой.
— Мы и дальше бывали, тетка! — стал успокаивать Савину Вторка.
Юнцы неохотно расставались с казаками. Иван чувствовал, позовет — и уйдут за ним. Но он не звал, только обещал навестить весной.
— К тому времени, глядишь, и в службу возьму! — пообещал со смехом.
Едва Похабов расстался с племянниками, отряд встретил две промышленные ватажки, которые поднимались бечевой к волоку. Увидев казаков, промышленные люди испугались, засуетились, но стругов не бросили.
Ватажки те имели отпускные грамотки енисейского воеводы трехлетней давности, где говорилось, что идут они в верховья Лены. Передовщики жаловались, что рухляди добыли мало из-за войн казаков с братами и вынуждены искать новые промыслы. При объявленной бедности они купили у казаков всех ясырей. Купили бы и последних баб мунгальской породы, но те, пользуясь мужской слабостью, давно прельстили своих хозяев, которым достались по жребию, и казаки не пожелали с ними расстаться.
Промышленные забрали плененных мужиков и расплатились черными головными соболями. Притом они громко сокрушались, что казаки отпустили вожей: о Байкале все знали понаслышке.
Ясыри быстро все поняли, восчувствовали себя нужными и важными, поэтому в обратную сторону, к Байкалу, пошли не пленными, а бывальцами и провожатыми.
— Ишь! — гоготал Федька Говорин. — Не были, а знают, как за Байкал надо ходить. Плыть напрямик, как мы, — дураков нет!
В низовьях Иркута казаки проплывали мимо пасущегося скота. Они торопились и не хотели приставать к берегу. Но к воде выскочили конные мужики и замахали руками. Пришлось сделать остановку.
К стругам выехал и спешился князец Яндоха, о котором говорил дьякон Герасим. Он стал зазывать казаков на пир. Похабов оставил у стругов троих, с остальными пошел к большой юрте.
На стане Яндохи суетливо забегали мужики и бабы. Они забили бычка, баранов, стали варить мясо. Казакам побыстрей выставили угощение из того, что было готово. Атамана, толмача и десятских казаков князец зазвал в свою юрту с поднятым войлоком, там стал расспрашивать, откуда они пришли, жаловался, что промышленные ходят часто, а казаков встретил первый раз.
Яндоха с великим почтением выслушал жалованное государево слово, с радостью предложил дать ясак и присягнуть царю на вечное подданство. Желавших присягнуть государю казаки встречали по Ангаре и за Байкалом, но чтобы среди лета доброй волей предлагали ясак, такое случилось впервые.
К устью Иркута струги подплывали в начале июля, на святого мученика Мефодия-перепелятника. Показался остров черного дьякона. Над ним висел дым, как от пожара. Со стороны протоки виднелись три больших, шестивесельных струга.
— Кто бы это мог быть? — в рост поднялся на корме Иван Похабов, оглядывая остров из-под руки.
Казаки причалили рядом с чужими, но по виду енисейскими стругами. На берег выбежали два десятка полуодетых русских людей, радостно запрыгали, замахали руками, бросились помогать вытаскивать суда.
— Кто такие? — оглядывая их, спросил сын боярский.
— Свои, енисейские! Не узнаешь, что ли? — загалдели люди в потрепанной разношерстной одежде. А от костров подходили другие, запрудив весь берег.
— Атамана Колесникова!
— Тьфу ты! — не сдержавшись, выругался Похабов. — Как здесь-то оказались?
Казаков под руки высадили на остров, повели к избенке черного дьякона. Самого Герасима в ней не было. Михей, утомившись многолюдьем, отлеживался возле дымокура. На таборе дымили три костра, на них пекли рыбу и птицу. К Ивану подсел знакомого вида молодец, спросил скалясь:
— Не признаешь? Охочий я, Пятунка Голубцов, сын Цыпани. Ты у нас зиму жил в приказчиках.
— Вон кто! — переломив бровь, строго взглянул на него сын боярский. — Ну, сказывай, как здесь оказались и где атаман?
— Атаман на устье Верхней Ангары! Как только дошли мы туда и поставили зимовье, он велел нам, охочим, возвращаться за ненадобностью и за хлебной скудностью.
Казаки Похабова стали выспрашивать о добытой рухляди и ясырях. Оказалось, что енисейцы возвращаются от атамана нищими, питаясь в пути рыбой и птицей. Колесников забрал в казну все, что было добыто прошлой зимой на погромах, не дал им ни казенных ружей, ни пороха, ни свинца, ни хлеба. У кого что было свое, с тем и плыли обратно.
— Однако хитер! — в который раз удивился Иван изворотливости старого сослуживца. — Перемены в этом году не ждет. Да и с чего бы ее ждать? — Помолчав, добавил с едкой усмешкой: — Разворошил улей возле Братского и ушел, где поспокойней!
