Не поделиться с колесниковскими людьми хлебом служилые Братского острога никак не могли. Но взять на прокорм отряд вдвое больше своего им было не по силам. Похабов объявил, что задерживаться на острове не будет, велел всем отдыхать до утра, сам сел в легкую лодку и отправился на другой берег Ангары, навестить скитника в его келье.
Плыть с казаками в Енисейский острог по наказу покойного инока Тимофея Герасим не мог: ему не на кого было оставить дряхлого Михея, а везти за собой — жалко. Иван взглянул в умные, светлые глаза дьякона и начал вдруг оправдываться, что не может задержаться здесь сам.
— Даст бог, вернусь в Братский, отпишу воеводе, — почесывал затылок. — Научи, что ли, как писать? На Селенге тамошние браты просят поставить острог. Через байкальский култук ходят воровские промышленные ватаги. И там нужна застава. А здесь если просить поставить острог, то разве только для Яндохи? Или как?
— Место тут благое для города! — смущенно отвечал монах. Спохватившись, добавил: — Отсюда ватаги во все стороны ходят — на Байкал и на Лену.
— Ангарой-то через Байкал — не шибко хорошо! — замялся Похабов, вспомнив свое плаванье. — Напишу, конечно! — пообещал. — В Москву надо челом бить, да так, чтобы у дьяков Сибирского приказа зуд по телу пошел, дескать, места пашенные и зверовые, вбей кол — и повалит им рухлядь как из хлябей, народ отовсюду побежит, ясак станет давать и торговать.
— Ой, не знаю, как писать, — беспомощно опустил глаза монах. — А место благое!
На рассвете далеко по плесу разнесся многоголосый распев молитв. Пять стругов, битком набитых людьми, вышли на стрежень. Гребцы налегли на весла, лодки понеслись вниз по течению реки.
В сумерках отряды пристали к берегу для ночлега. Не будь на стругах так тесно, ночевали бы на плаву — плес был широк, путь знаком. Казаки и охочие Похабова стыдливо роптали: людей увеличилось втрое и кончалась последняя рожь.
— Тайноедение — грех! — мягко корил их сын боярский и плутовато щурил глаза, поглядывая на колесниковских охочих людей.
— Что волоком-то, через Верхоленский не пошли? — неприязненно допытывались у них казаки. — Курбатка Иванов вдруг бы и насыпал ржи?
— Ага! Всыпал бы плетью по спинам да присолил в почесть, — огрызались охочие. — Ссорился он с Васькой Колесниковым, едва до стрельбы не доходило. А нам ответ держать?
Возвращавшиеся вспоминали о своем походе неохотно, но с любопытством расспрашивали казаков про Селенгу. А те, не жалея слов, рассказывали о тамошних народах:
— Бабы у них серебром обвешаны!.. У мужиков брони из серебра.
Пятунка Голубцов, по праву давнего знакомого и старшего в отряде, держался поблизости от сына боярского, простодушно восхищался порядком среди казаков, тем, что никто не был обижен при дележе добычи.
— Неужто придете в Братский острог и поделитесь с тамошними сидельцами? — не мог поверить разговорам.
— А то как же? — пожимал плечами Похабов, оглядывал своих десятских. — Искони так заведено.
— И родственникам погибших — долю! — вторил ему Федька.
Похабов все чему-то посмеивался, с прищуром поглядывал на охочих и грыз тонкую березовую ветку крепкими зубами. Савина бросала на него удивленные взгляды, а ночью, когда возлегли на хвое и укрылись шубными кафтанами, прошептала:
— Ой, что-то удумал? Не знаю, хорошее ли?
— Удумал! — признался Иван. — Дело полезное всем.
Больше о том он говорить не стал.
Едва поредел лес по берегам реки и начала открываться братская степь, атаман приказал всем грести к берегу. Без всякой нужды казаки пристали к нему еще до полудня. Тут и объявил сын боярский то, о чем думал в пути:
— Васька Колесников не смог поставить зимовье на Осе. Отписывался, что леса нет. А я поставлю, как воевода велел и как Курбатка просил. Лес здесь рубить будем. Каждому свалить и очистить от веток по паре стволов — всего-то полдня трудов. А Братскому и Верхоленскому острогам — облегчение.
— Нам надо до ледостава успеть в Енисейский, — заволновались охочие люди Колесникова.
— Избу рубить, острог ставить — не заставлю! — уверил их сын боярский. — Поможете пригнать плоты на Осу и плывите дальше с Богом: недаром наш хлеб ели. А кто захочет со мной остаться и на другой год на Селенгу пойти, тому сам Бог велел отмаливать Васькины грехи на Осе.
Люди вышли на берег. Застучали топоры. С треском, с хрустом повалились вековые сосны и ели. Для шести десятков мужчин связать плот из полутора сотен бревен было делом пустячным. Пугливо убегал от шума зверь, спешно разбирали чумы тунгусы на ближних урыкитах. Для них звуки падающих деревьев были страшней хруста человеческих костей.
Через день течение реки понесло узкий и длинный плот. Два струга правили его спереди, один сзади, еще два — подталкивали с боков. А по берегам уже тянулась степь с дымкой гор вдали.
Из устья Иды, в верховьях которой был волок в Илгу, на Ангару выплыл четырехвесельный струг. С него заметили плоты, и вскоре казаки догнали медленно сплавлявшийся караван.
Старшим в струге был Михейка Сорокин. Он издали узнал Похабова. Улыбаясь щербатым ртом, подвел свою лодку к нему, узловатыми пальцами схватился за борт.
— Так и думал — Ивашка плывет, чтобы меня одарить! — завистливо окинул взглядом длинную связь плота.
В стружке сидели на веслах братья Сорокины — Антип и Яков. Якунька, как всегда, скалился, его нос с выдранными ноздрями кривился клювом хищной птицы: не понять, то ли смеется старый казак, то ли злится. С ними были трое верхоленских служилых. Они удивленно вертели головами.
— Колесниковские, что ли? — спрашивали, разглядывая людей в других стругах.
— Васька выпроводил сорок ртов за ненадобностью, — пояснил Похабов. — Коли есть нужда в людях — зовите к себе!
— Братов дразнить? — хмыкнул Якунька, блеснув белками глаз. — Накуролесили, озорники! Мы расхлебываем.
— Кормов нет! — устало вздохнул Михей. — Окладов, впусте, — тоже нет. Нынче Васька Бугор полторы недели сидел в осаде, все старые кожи поел.
— В Верхоленском, что ли? — удивленно поднял брови Похабов. — А чего он там?
— Десятский! — криво усмехнулся Михей, а брат его, Якунька, презрительно сплюнул за борт.
Иван несколько мгновений смотрел на Сорокиных с недоверием и вдруг, задрав бороду, расхохотался на всю реку.
— Нашли-таки волю, смутьяны! — мотал головой, смахивая слезы.
Старший Сорокин терпеливо, с пониманием, переждал, когда он утихнет.
— Курбатка послал нас присмотреть место для нового острожка. Братский нам не подмога: далеко и на другой стороне реки. Может, вместе поставим зимовье? — кивнул на берег. — На Уде — краснояры! Как ни яры, а все прикрывают. Здесь бы еще людей посадить, чтобы не было разбоя, как нынче.
