Похабов кашлянул, посуровел лицом, задумался:
— А ясак на кого брать?
— Все государево! — напористо прогнусавил Якунька Сорокин.
— Ты об этом моему воеводе, в Енисейском, скажи! — усмехнулся сын боярский. — А твой далеко, аж в Якутском. — И добавил строго: — На устье Осы я поставлю зимовье по указу нашего воеводы. А кому в нем сидеть и на кого ясак брать — без нас решат!
Верхоленцы поплыли налегке вдоль пологого берега, их струг быстро удалялся от каравана. Казаки и охочие люди Ивана Похабова подогнали плот к острову на устье Осы, вышли на берег и развели костры. Савина напоказ вытрясла мешки из-под ржи, все они были пустыми, хотя хлеб ели только по средам, пятницам и воскресеньям.
— Думайте! — стал поучать охочих людей Иван. — Пойдете ходко, веслом да парусом, даст Бог, недели за три доберетесь до Енисейского. Там не околеете от голоду даже на поденной работе, живота ради. А если останетесь у меня, в Братском, и не придет перемена, придется голодать. Зато на другой год, даст Бог, и добудете что-нибудь!
Как и обещал Похабов, задерживать колесниковских людей он не стал, думал, хорошо, если на его посулы прельстится с десяток охочих. Но зимовать в Братском остроге вызвалась чуть не половина отряда Пятунки Голубцова. Ради похода за Байкал его люди готовы были строить зимовье на Осиновом острове.
— Боюсь, не прокормлю всех, — в сомнении качал головой Похабов. А отказать доброхотам не мог. — Прибудет перемена с хлебом или нет — не знаю.
Его служилые и полтора десятка доброхотов дружно простились с ко-лесниковскими людьми, поплывшими в Енисейский острог. Поредевший отряд отправился вниз по реке на двух стругах и вскоре догнал братьев Сорокиных. Верхоленцы, надеясь на перемену в Братском остроге, везли грамоты, челобитные и отписки Курбата Иванова для енисейского воеводы. Сами они плыть туда не хотели, надеялись отправить бумаги с вестовыми из Братского острога.
На острове на другой уже день казаки и охочие поставили балаганы, расчистили место под избу, стали рубить зимовье из готового леса. На кормах из рыбы и птицы они работали от зари до зари, спешили, чтобы вернуться в Братский к Успенскому посту.
В сырой, пахнущей смолой избе без печки вызвались зимовать три казака, те самые, что отказались продать своих ясырок на Иркуте.
— Мало! — ворчал атаман, но неволить никого не хотел. — К холодам пришлю вам подмогу и хлеб. А пока делайте вид, что зимовье не впусте. Пусть дым над избой курится.
Обещанное Бояркану он исполнил.
Три струга под началом Ивана Похабова вернулись в Братский острог в августе, к заговению на Успенский пост. Их ждали, о них все знали от колесниковских людей.
Не зря спешил Похабов от самого Байкала: смена годовальщиков уже прибыла, и встречать его вышли на берег атаман Максим Перфильев и сын Яков.
— Вот уж не ждал такой милости от Федьки Уварова, — раскидывая руки для объятий, сошел со струга Иван, сгреб за плечи старого друга, обнял сына. — Поди, с целым войском прибыли?
Лицо товарища покривилось, Максим замотал головой, как от зубной боли, Якунька нахмурился.
— Какое войско? — с обидой вскрикнул Перфильев. — Пятнадцать служилых. Вот что делает, проходимец. Я ему, воеводе, толкую — война там! — без всякого степенства выругался атаман. — Курбаткины грамотки читаем — у верхоленцев осада за осадой. А Федька… — Максим окинул взглядом собиравшихся вокруг него казаков, махнул рукой и умолк, поскрипывая зубами. — Поговорим еще! — кивнул Ивану. Обернулся к Савине, лицо его посветлело. — Дай поцелую, милая! Всю зиму вспоминал вас. Как зимовала?
Без смущения подошел к Савине и Яков. Она по-матерински перекрестила его, ткнулась лбом в молодецкую грудь, всплакнула, отступила на шаг, чтобы полюбовалась статным молодцом. «Не забыл ее тепла, ласк и хлеба», — с радостью отметил про себя Иван.
Все они двинулись в острог, на гору. Впереди плечо к плечу шагали отец, сын и старый друг — атаман. Савина вежливо приотстала.
— Как мать? — спросил Якова старый Похабов.
— Жива-здорова! — ответил сын, равнодушно пожимая плечами. — Ей за Оськой как за крепостной стеной. Добрый казак, в обиду не даст: сам от голоду помрет — ее накормит, чего еще надо под старость?
— А Федька-воевода знай читает мне сладкоголосые отписки Васьки Колесникова, — нетерпеливо продолжил ворчать енисейский атаман.
— Так он же неграмотный, Васька-то? — замедлил шаг Похабов.
— Что с того? — усмехнулся Перфильев. — С его медового голоса кто-то пишет, да так складно: все виновны, но только не он. Он радеет за государево дело. Это что же? — снова вскрикнул Перфильев, невольно злясь. — Мне — пятнадцать служилых против всей немирной братской степи? А Ваське полусотня в обузу. Отправил людей обратно и хлебный их оклад присвоил.
Трое подошли к острогу с распахнутыми воротами. Перфильев уже знал, что с Похабовым осталось полтора десятка охочих людей. Гарнизон острога был укреплен, но хлебного припаса, привезенного им, на зиму всем не хватало. Атаман побрюзжал на воеводу, на начальствующих людей и скаредно хохотнул:
— Есть и для тебя новость. Твой недруг, Ермес, так ведь и не отказался от государева слова и дела. Отправлен был за приставами в Томский, сидел там в тюрьме, вместе с людьми, властью обиженными. Случился в городе казачий бунт. Бунтовщики всех узников освободили, Ермеса тоже, и он среди бунтовщиков сделался заводчиком… Когда бунт усмирили, против него начали сыск. И вдруг он помер у Бунакова в доме. А все, что имел, отписал на жену и бунаковскую родню. Дело темное, — поглядывая на товарища, завздыхал атаман, — но тебе теперь обратный путь открыт, хоть воевода в Енисейский и не зовет. — Перфильев помолчал, раздраженно гоняя желваки по скулам. Опять заговорил с тоской в глазах:
— И еще! Бес неправому помогает, а Господь, за грехи наши, ему попускает. Помнишь соболей, которых я взял у скороходовских людей? Якутский воевода, Василий Пушкин, против меня сыск объявил, велит прибыть к нему. А наш Федька Уваров, сынишка боярский, кто против него? Принять-то принял в казну скороходовских соболей и лис, а меня выгораживать боится: ничего, мол, не знаю, сам с той рухлядью разбирайся!
Придется тебе здесь зимовать! — Перфильев наконец вскинул на Ивана виноватые глаза: — Мне надо плыть в Якутский острог.
— Езжай! — беспечально согласился Иван. — Я на Селенге братов к присяге привел, а ясак не взял. Пойдет к ним кто другой, могут не дать, как обещали. В зиму Якуньку оставлю на приказе, — кивнул на сына, — и опять за Байкал!
— Мне никак нельзя атамана бросить! — пробубнил Яков раздраженным баском. — Из-за братского князца, которого прошлый год зарезали, тоже сыск. Я — один свидетель за верхоленских казаков. А на приказ найдешь кого поставить. С нами пришел Митька Фирсов с братьями.
— Сыновья покойного сотника! — одобрительно кивнул Иван. — Добрые казаки. На них можно положиться.
