К полудню он отправнл-таки людей в Оснновское зимовье своим благословением, так как скитники из-за блудных баб отказались служить молебен о благополучном отплытии и упорно стояли возле приказной избы. Уставший уже к полудню, Похабов вернулся с реки.
— Поживите пока в Оськином прирубе! — предложил, оправдываясь занятостью. Те брезгливо замахали руками:
— Там блудом пахнет!
Хрипло, безнадежно вздохнул сын боярский, поманил Митьку Фирсова, стоявшего в карауле:
— Возьми стружок, свозите с братом батюшек за реку! Я за вас в карауле отдохну. Но чтобы к ночи вернулись! — строго взглянул на скитников.
Умными, расторопными выросли сыновья покойного стрелецкого сотника. Ни за чином, ни за жалованьем не гонялись, спин ни перед кем не гнули, — молитвами ли отца с того света, его ли славой на этом, удача их сама догоняла. Дорожил Иван такими казаками, не хотел отпускать от себя. Монахи, поклонившись ему в пояс, повеселели.
К ночи братья пригнали к острогу стружок без них.
— Присмотрели место для скита за горой и захотели остаться, — пришел доложить приказчику Митька. От казака пахло стылой осенней водой и свежей рыбой. — Не тащить же нам их силой? А к ночи ты велел вернуться!
— Правильно! — похвалил братьев сын боярский. — Им — Господь защита!
— Сговорились мы с ними. Если понадобится, они на том берегу дымокур разведут. Увидим, заберем.
— Не на этой, так на другой неделе река встанет! — заворчал Иван. — Без того дел много. Потом больше будет. А тут еще батюшки.
Дымокура не было всю неделю. Заберег на десять шагов покрылся льдом, по черной воде поплыло снежное сало. Похабов стал беспокоиться — живы ли монахи? По опасной реке опять отправил на другой берег Фирсовых с мешком ржи да с шубными кафтанами. Братья благополучно вернулись, сказали, что монахи сделали землянку, питались рыбой и древесной заболонью, за рожь благодарят, а в острог возвращаться не желают: собираются зимовать в скиту, проповедовать Слово Божье среди братов и тунгусов.
С опаской и недовольством приказчик почесал затылок и ничего не сказал: черноризники были не в его власти. Между тем от Курбата Иванова со льдами опять сплыл вестовой. Верхоленский приказчик жаловался: усилилась смута в братской степи и на другом берегу Ангары. Воровские отряды братов и тунгусов появлялись даже на устье Куты, подходили к солеварне, отнятой в государеву казну у Ерофея Хабарова.
Встала река. Малыми отрядами казаки разошлись на промысел мясного припаса. Иные промышляли соболя неподалеку от острога. Вскоре лед окреп. Похабов, как обычно, стал отправлять казаков за ясаком: Федьку Говорина — вниз по Ангаре, Дружинку — вверх по Оке, Фирсовых сыновей — до Осы, к вздорным икирежам, нападавшим на верхоленцев. Острог опустел, и приказчик стал ходить в караулы наравне с казаками.
К Рождеству начали возвращаться разосланные отряды. Федька опять взял ясак сполна. Но где-то в верховьях Чуны он наткнулся на большой отряд красноярцев и едва унес ноги. Дружинка вернулся с жалобами: в отместку за прошлый год красноярцы взяли ясак с двух родов в верховьях Оки.
Позже всех вернулись братья Фирсовы. Они принесли ясак со всех прежних братских родов, присягавших царю. По наказу Похабова ходили с Федькой Меншиным вверх по Осе, звали тамошних братов под государеву РУКУ-
Икирежи жили скопом, большими селениями. Жалованное государево слово слушали с насмешкой, а казаков прогнали. На пути к зимовью их окружили тунгусы и хотели убить. Отгородившись от стрел нартами и лыжами, сидели Фирсовы с Меншиным в осаде с неделю. При вылазке взяли языков, от них узнали, что тунгусы были подкуплены братскими князцами, чтобы перебить казаков.
Федька с Митькой вызвали на переговоры главных сонингов, откупились от них топорами и котлами. С тем и вернулись в зимовье. Все живы.
Федька Меншин с осиновскими людьми сидел за тыном. К счастью, неподалеку зимовали красноярцы. Благодаря им он удерживался на острове.
Ох как нужны были Похабову сыновья сотника Фирсова на Селенге, и сами они рвались за Байкал. Но воевать — не править! Чтобы управлять острогом во времена шаткости ясачных народов да при малом гарнизоне нужна была не только твердая рука, но и умная голова на плечах. В таком деле, кроме как на Митьку Фирсова, положиться Ивану было не на кого.
И пришлось ему оставить сыновей первого енисейского сотника в Братском остроге. Сам же с отрядом стал собираться на Селенгу. После Крещения Господня три десятка служилых нагрузили двухсаженные нарты, накрепко обвязали их ремнями и двинулись по льду к истоку реки.
Мимо красноярского зимовья они прошли не останавливаясь, не вступая с казаками в споры. Дул пронизывающий встречный ветер, мела поземка, то и дело переходя во вьюгу. Иван Похабов налегке шел впереди каравана и, как ни укрывался, как ни прятал лицо от ветра, в Осиновское зимовье заявился с отмороженным носом.
С важностью человека начального он вошел в тесную избенку, где в два яруса ютились восемь служилых, четыре ясырки и баба. Едва переступил порог, Федька Меншин стал жаловаться на тесноту, голод, икирежей, которые грозили осадить зимовье.
— Бояркановы мужики были? — спросил Иван, вполуха слушая жалобы десятского. Пелагия, забившись в угол, не сводила испуганных глаз с его красного распухшего носа.
— Были! — поперхнулся Федька. — Ясак привезли добром!
— Это уже хорошо! — оглядел избу сын боярский, прикидывая, как в ней разместить еще тридцать человек. — В аманатской есть кто? — Простуженно кашлянул в озябший кулак.
— Сломали аманатскую на днях! — смущенно признался Федька и бросил укоризненный взгляд на Пелагию. — Еще не наладили. Не ждали вас так скоро!
— Придется между тыном и избой устроить балаган с вытяжной дырой да забросать его снегом! — распорядился Похабов. Присел возле очага. Протянул руки к огню, спросил мимоходом: — А что аманатскую сломали? Дров не хватило?
Зимовье набивалось прибывшими людьми. За тыном уже дымил костер. Зимовейщики как-то странно примолкли после вопроса сына боярского. Он хмыкнул обмороженным носом и уставился на десятского.
— Да Оська Гора буйствовал! — неохотно буркнул тот. — Скрутили, на цепь посадили, а он аманатскую избу в щепки разнес.
— А чего это ты? — удивленно взглянул на дюжего казака Похабов. — Вина у вас много или табаком опился?
Оська покраснел, потупил невинные глаза, зашмыгал носом:
— Так обижали! — пробасил слезным голосом.
Иван перевел строгий взгляд на десятского.
— Да Пелашку кто-то погладил, он и взбесился! — заерзал тот на нарах.
— Ага! Погладил! — мирно укорил его Оська. — Чуть не забрюхатил!
Федька Говорин сипло захохотал:
— Один раздор от баб!
У Меченки в глазах блеснули слезы. Она со значением поглядела на бывшего мужа, дескать, потом все расскажу, и молча задрала нос: не стала ни оправдываться на людях, ни устраивать склок и раздора. Зато десятский под насмешки прибывших казаков снова стал жаловаться.
