— Забрал бы ты их от греха! — заканючил, кивая на Оську и Пелагию. — Ясырки живут же — люди как люди! Давеча Кирюха Васильев в баню пошел, а я из бани вернулся, ну, и перепутал впотьмах: под его полог залез. Ясырка мою мокрую бороду потрогала — признала. После лысину нащупала и давай орать! Ну и что? Полез под свой полог. Пришел Кирюха, посмеялись. А эти. Один раздор от них.
— Попа хорошего на вас нет, вот с такими кулаками! — горько усмехнулся Иван и сложил вместе два своих крутых и увесистых. — Я ж тебе, Федька, наказывал, блуда не заводить! — устало укорил десятского. — Ну, да других дел много. Осинцев воевать надо, а некогда и холодно.
Отпарились, отогрелись, отдохнули братские служилые люди, устроившись в балагане из нарт и лыж. У Ивана нос покрылся сухой коростой.
И решил он во время отдыха, что нельзя пройти мимо, не наказав осинцев. При нынешней шаткости это могло обернуться осадой зимовья.
Сам Иван к ним не пошел, послал в верховья Осы три десятка казаков под началом Дружинки Андреева. Наказал ему говорить жалованное государево слово. Федьку Говорина приставил к нему есаулом, но велел Меншину и Дружинке в бою его слушать: в воинском деле он был искусней.
Отряд ушел. Иван выставил караул, а всем свободным от него велел делать запас дров с островов, поросших осинником и березняком. Невольно он остался в зимовье наедине с Пелагией. Та долго помалкивала, виновато хлюпала носом, управляясь возле печи по своим бабьим делам. И все дергалась, как, бывало, в молодости перед скандалами: как ни терпела сама, как ни уклонялся от разговора с ней Похабов — разговорилась.
— Я с Оськой живу совсем не так, как с тобой! — заворковала, знакомо прищуривая глаза.
— Ну и живи! — отмахнулся Похабов, не зная, по каким бы делам уйти из зимовья.
— Дура еще была за тобой! — вздохнула с печалью, блеснув бирюзовыми глазами. — Но и ты был не муж! Тебе жена что перина в сенях: выспался, а что после того, все равно!
— Да уж, перина! — раздраженно усмехнулся Иван. — Прилипла как банный лист. До сих пор отодрать не могу.
— Друг-то ты хороший! И кобель изрядный, — вздохнула Пелагия, добрея. — Муж был плохой! А Оська — ребенок. Сирота. Он матери не знал, привязался ко мне.
— Видел! — проворчал Иван. — Слово поперек тебе не скажет, а ты и рада поиздеваться над бедным!
Разговаривая, Пелагия месила тесто в квашне. От сказанного вздрогнула, будто бывший муж вытянул кнутом по спине, слезы покатились по ее щекам, разрыдалась, как много лет назад возле проруби. Иван уже схватился было за шапку да шубный кафтан, она с ревом запричитала:
— Бесноватая я! Ничего с собой поделать не могу. Мучаю его! Не зря матушки в ските хотели из меня беса гнать каленым железом. Грешна! Перед тобой, перед сыном, перед Оськой грешна. Хоть бы Господь прибрал, дуру окаянную!
— Что мелешь-то? — подобрев от ее покаянных слез, проворчал Иван. Он впервые слышал от Пелагии такие слова.
— Забери ты нас куда подальше! — взмолилась она, вытирая щеки рукавом.
Ясырки удивленно поглядывали на нее. Разговор они понимали через слово, в чужие распри не входили. С ними и впрямь было легче поладить.
— Заберу за Байкал! — пообещал Иван, нахлобучивая шапку возле двери. — Поставлю там острог — и хоть залюбись со своим Оськой, если ему такая доля по нраву.
Послышались отдаленные раскаты выстрелов. Все бывшие возле зимовья служилые вооружились, заперли ворота и выглядывали из-за тына долину Осы, заметенные снегом буераки. Сначала показались всадники, мельтешившие, как оводы в жару. Потом появился гуляй-город из нарт, лыж и кольев. Медленно, упорно, непреодолимо он приближался к зимовью на острове.
Всадники увидели дым, стали отставать. Нарты заскользили по льду быстрей. Вскоре отряд подошел к острову. Из-за лыж и кольев поднялся в рост Оська Гора. Перепрыгнул через подвижную изгородь, впрягся и с ревом, как бык, поволок вереницу нарт к раскрытым воротам.
Среди ходивших на погром были помороженные и легкораненые, но все были живы. Федька Говорин взял на саблю осинского князца с женой и детьми. Казаки захватили трех мужиков.
Вечером в избе десятские рассказали, что встретили тунгусов и взяли у них вожей, а ночью с опаской пришли на стан князца Балуйки и решили идти на удар до рассвета. Балуйка с лучшими людьми засел в юртах и отстреливался, переранив с десяток служилых. Только к полудню юрты были захвачены, князца пленили, взяли много ясырей и скота. Но при отходе казаков догнали и окружили до сотни всадников. Пришлось засесть, огородившись нартами и лыжами. Скот и ясыри кроме тех, что привели, были отбиты. Чтобы не замерзнуть в степи, сделали гуляй-город и шли, отбиваясь от конных людей.
На другой день верхом на конях к острову подъехали три икирежских мужика. Спешились, присели на корточки, поджидая служилых. На переговоры вышел Иван Похабов с толмачом Мартынкой и Федькой Говориным, ходившим на погром.
Послы предложили мириться и привезли ясак, уверяли, что осенью казаков прогнали дайши сипугатских родов с другого берега Осы. Трех своих мужиков они выкупили. Князца Балуйку Похабов оставил заложником в зимовье. Жену и детей его отдал на выкуп.
— Какой мир без аманатов? — ответил на предложение выкупить и князца.
На том они сговорились и приняли от икирежей новую присягу. Раненые казаки остались в зимовье, бывшие зимовейщики сменили их в постромках нарт, и отряд двинулся дальше вверх по Ангаре. Оська Гора волок нарту за троих. Зато Пелагия шагала налегке, держась за ремни.
На другой день при ясной, солнечной погоде около полудня на пустынном берегу реки показался десяток всадников на сытых, ухоженных конях. Они не выезжали на лед и не скрывались, поджидая караван.
Похабов остановил своих людей в полете стрелы от них. С Мартынкой, Дружинкой и Федькой направился к берегу. Двое всадников в долгополых шубах спешились и помогли спуститься с коня третьему. В нем Иван узнал Бояркана. Тяжелой походкой конного человека князец двинулся к сыну боярскому. За ним следовали два молодца с луками за спиной и с саблями поверх тяжелых овчинных тулупов.
— Сайн байну, ахай! — вглядываясь в лицо Бояркана, весело приветствовал его сын боярский. Князец был в хорошем расположении духа.
— Сайн! — тряхнул сосульками на усах под горбатившимся носом. Блестели глаза под набухшими веками.
Он приказал своим молодцам, и те расседлали двух лошадей, принесли и расстелили на льду потники, на них положили седла. Князец и сын боярский сели друг против друга.
— Подарки царю привез! — Бояркан принял из рук своего молодца и бросил к ногам сына боярского кожаный мешок. — Не обманул нас, сделал крепость. — Добродушно ругнувшись, добавил: — Правильно сделал, что побил сипугат!
— Мы Балуйкиных мужиков зовем икирежами, — удивленно взглянул на Бояркана Иван.
— Сипугат яяр
98. Моих коней воровали!
