— Не сделал еще? — равнодушно упрекнул тот и устало приказал: — Корми давай нас, баню топи! Отдыхать будем.
Сыновья побежали за брошенной подводой. Угрюм с казаками заковылял к дому. Возле двора толпилось так много народу, что он растерялся, не зная, за что хвататься. Надо было шкурить и разделывать добытых зверей, таскать воду, топить баню, варить еду. Угрюм опустился на крыльцо, обхватив голову руками, затравленно спросил брата:
— Что делать?
Иван присел на другой стороне крыльца, стал неторопливо распоряжаться: десяток ясырей под началом казака послал в помощь племянникам таскать, шкурить и разделывать добычу, другим велел топить баню. Казаки развели костры у речки.
— Покажи, какого бычка заколоть! — приказал Угрюму. — Да скажи своим бабам, чтобы сперва накормили ясырок и детей!
— Сколько их у тебя? — неохотно поднялся Угрюм, оглядывая пленных.
— Семь десятков! — процедил сквозь зубы сын боярский, поторапливая брата начальственным взглядом.
Толпа нежданных гостей схлынула через два дня. В тесном доме стало тихо и просторно. Угрюм, опираясь на посох, оглядывал двор, ворчал, постанывая:
— Бузар
101. Истинный бузар!
Покрикивал на разленившихся ясырей, путая русские, тунгусские и бурятские слова, грозил:
— Отдам нойон бабаю! Пусть сам правит своими чибарами
102. Мало проку от таких работников!
Вся прежняя спокойная жизнь казалась ему перевернутой и разворошенной. Старшие сыновья ушли с отрядом, Третьяк тайком сбежал следом за ними. В благодарность за хлеб-соль сын боярский строго предупредил:
— Чтобы струги были готовы через две недели! А мы начнем острог ставить! — кивнул на закат, за Шаманский мыс.
«Коровы телятся, шкуры мездрить, рыбу вялить, огород опять же, — про себя укорял брата Угрюм. — Столько домашней работы, а он всех ясырей забрал. Нет бы здесь оставить с десяток в помощь».
Сыновей не было всю неделю. Угрюм ходил к седловине мыса, глядел на другой берег култука. Там, под горой, дымили костры, виднелся поваленный и ошкуренный лес. Место Иван выбрал с умом, в стороне от долины, продуваемой лютыми ветрами, защищенное горой. И устье речки, откуда выходили струги с волока, было у них на виду.
Вскоре ветра разбили и унесли байкальский лед. Зазеленела трава. Из болот высунулись мелкие, нераскрытые головки кувшинок. Еще не появился в тайге овод, а князец Нарейка без всякой надобности пригнал на побережье свой скот. Угрюм со страхом подумал, что в долине опять начались стычки из-за пастбищ и соседи вытеснили его.
Еще в позапрошлом году, до прихода казаков, Нарей заказал ему выковать подвески для дочери-невесты. Дал слиток серебра в две гривенницы, зарезал барана ради уговора. И вот он явился нежданным, когда Угрюм не сделал струги казакам.
Князец поставил юрту за мысом и вскоре по лесной тропе приехал к Угрюму с сыном. Он узнал Нарея издали по тучному телу, а сына — по шапке, шитой серебром. Двое подъехали к его дому. Хозяин распахнул калитку. Ясырки по его наказу стали раздувать чувал и готовить излюбленный здешними братами напиток из трав, запаренных в молоке.
Толстую черную косу князца будто присыпали мукой. Волоски на подбородке и в уголках губ совсем побелели. Оттягивая разговор о серебре, Угрюм мысленно подбирал слова оправдания, суетился, поторапливая ясырок. Гости сидели на расстеленной медвежьей шкуре, терпеливо и с достоинством пережидали хозяйские хлопоты. Из дома вышла Булаг, наполнила горячим отваром чашки. Тихо приказала мужу по-русски:
— Сядь! — И налила ему самому зеленовато-серого топленого молока с травами.
Он послушно сел, склонил голову набок, внимательно разглядывая пар над чашкой. Нарей вскинул на него полузакрытые набухшими веками глаза. Взгляд их был свеж и плутоват.
— Серебро твое я сохранил! — оправдался Угрюм, подергивая плечами. — Сделал самую трудную работу, но казаки приехали. Пришлось все спрятать, чтобы не отобрали.
Нарей равнодушно качнул головой. Можно было понять, что про серебро он не думает.
— Нужда привела! — глубоко вздохнул, и Угрюм почтительно насторожился. — Весной приезжали мунгалы с другой стороны гор. Сами на конях высотой с дерево, шапки что твои копны сена.
Угрюм, пропуская мимо ушей обычные для бурят преувеличения, понял, что мунгал было много.
— Не буду говорить, что забрали! — опять сипло вздохнул князец. — Приказали моим сыновьям на своих конях, с пиками и с саблями служить их царевичу в войне с другими мунгальскими царевичами.
Нарей опять печально помолчал, отхлебнул из чашки, почмокал губами, снова бросил на Угрюма плутоватый, испытующий взгляд:
— Старики говорят, что и в Нижнем мире есть дверь! — растянул уголки губ в усмешке. Спросил вдруг: — Если бы я давал ясак казакам, мунгалы бы меня не грабили?
— Наверное, не грабили бы! — пожал плечами Угрюм, не вполне понимая, что кроется за этими словами. Добавил уклончиво: — Мунгалы нынче с казаками не воюют. Промышленные говорили, между царями-хаанами мир.
— Цари да хааны далеко, — опять вздыхая, покачал тяжелой головой Нарей. Повертел стынущую чашку в руках. — Казаки крепость сделают, тебя защитят. От меня они далеко. Если здесь, рядом с ними, жить — защитят, но здесь выпасов мало, — снова впился цепким взглядом в Угрюма.
Младший сын Нарея почтительно молчал, то опуская немигающие глаза, то переводя их с одного старика на другого.
— А как узнают мунгалы или дальние родственники, что я даю ясак казакам? — спросил Угрюма Нарей и сам же ответил: — Весь мой улус ограбят и перебьют. Меня конями разорвут.
Опять Угрюм не нашелся что сказать, чем утешить своего давнего соседа.
— Проживу здесь с месяц! — продолжал рассуждать князец. — Дам ясак казакам. Скот траву съест, все равно вернусь в долину. Казаки не поедут меня охранять. А мунгалы побьют!
— Побьют! — согласился Угрюм. — Кто не успеет к казакам прибежать, тому будет плохо.
— И я так думаю! — кивнул Нарей и непонятно чему рассмеялся. — Но есть одна хитрость, — смежил глаза в две щелки. — Казаки пришлют своих людей за ясаком, а я ясак не дам. А ты скажи им, чтобы шли войной на мой улус, чтобы меня взяли в аманаты. Никто из моих людей не пустит в них ни одной стрелы, но все увидят и узнают, что нас заставили покориться.
Нарей глядел на Угрюма прямо, пристально и насмешливо, похваляясь, какой он умный князец и как заботится о своем народе.
Над Угрюмом будто гром грянул: дошло наконец, что теперь он и для Нарея не безродный зайгуул, а уважаемый поселенец. От этой мысли спина его распрямилась, шея вытянулась. Выдержав паузу, он ответил задумчиво и коротко:
