Иван покряхтел, раздумывая, как вернуться к разговору о ясаке.
— Хороший жеребец стоит тридцать соболей добрых!
Бояркан, не поняв подвоха, растопырил короткие пальцы на ладони:
— Хулэг
114 — пятьдесят!
Похабов укоризненно покачал головой.
— Зачем гневишь государя? Под его милостивой рукой твои стада размножились, выпасы ты себе вернул. Племя балаганцев умножилось. По слухам, у тебя под началом полторы тысячи здоровых мужиков. Другие роды платят царю по пять, по семь соболей с мужика. Ты давал царю присягу и платил ему всего пять сороков. И царь тебя прощал. А ведь ты — богатый хубун: украдут десять коней — не заметишь.
Лицо Бояркана побагровело, глаза налились кровью. Он зарычал сквозь сжатые зубы:
— Мунгалы забирали наших девок и юнцов, но они оставались бурятами, потомками Великого Могула, а мой племянник, сын Куржума, доброй волей стал казаком. Не племянник он теперь мне, а Васка Куржумов. Тьфу! Служит царю, как пес, там, где был аманатом. Требует с меня ясак и нас всех называет дикими. Мунгалом стать — плохо, казаком — еще хуже! — Бояркан спохватился, дав волю гневу, помолчал остывая: — Все говорим-говорим и не едим. В добрые старые времена гостей сперва кормили, потом говорили.
Засуетились молчавшие люди, стали стелить кожи, подбрасывать кизяк в затухающий очаг. Вошли две бабы с котлами. Юрта наполнилась запахом вареного мяса. На войлок постелили кожи, на них, в середину, выставили на блюде баранью голову с вывернутыми в ухмылке вываренными губами. На подносах опустили сложенное горками жирное мясо, подрагивавшее от свежести и пара. Перед пожилыми людьми поставили чарки и наполнили их архой.
— Бляхи утерял или продал? — насмешливо спросил Бояркан, хотя посыльные должны были сказать о них.
Похабов нащупал пряжку шебалташа под кафтаном, расстегнул его, вытянул вместе с сыромятным ремнем, подал через застолье. Веки Бояркана дрогнули, рука неуверенно приняла опояску. Щурясь, он оглядел бляхи, подозвал молодую родственницу. Приказал:
— Посмотри, что за люди на золоте?
Девка или молодая женщина в белом тюрбане придвинулась к очагу, оглядела пряжку и вернула Бояркану:
— Казак и бурят! Или мунгал, а коса как у бурята! Алда хара гэзэгэ
115.
На лице ее не дрогнула ни одна жилка. Глядя на князца, девка гадала, что он хотел услышать от нее.
— Отдай ему! — приказал князец, указывая на Похабова. — И громко воскликнул: — Пора нам погреть свои старые внутренности перед едой, чтобы вошло побольше и не было тяжко.
Седобородые старики молча выпили. Князец придвинул Похабову баранью голову и маленький нож для ее разделки. По окончании ужина, когда не только захмелевшие старики, но и молодые стали позевывать, Бояркан объявил, что даст царю пять сороков соболей и двух кобылиц. А Ивану как своему гостю подарит двух девок, которых купил у хоринцев. Он сердито тряхнул тяжелой головой, процедил сквозь зубы:
— Васке Куржумову драной лисы не дам! — и снова разразился ругательствами.
Затем князец зевнул раз, другой, свесил голову и стал укладываться на бок среди подушек, которыми был обложен. На прощанье прищурил один глаз, метнул властный взгляд из другого, сварливо добавил:
— Если твоя крепость будет меньше, чем на Уде, на другой год не дам никакого ясака.
Похабов спорить не стал, молча встал, кивнул. Женщины уже убирали посуду со стола. Старухи стелили одеяла.
— Знаю, ахай крепко держит слово! — сказал крестясь. — Пойду и я отдыхать.
Толмач был зол: лицо его пылало, глаза блестели. Ни словом, ни кивком не поблагодарив за ужин, он вышел за сыном боярским. Ему архи не наливали: то ли принимали за молодого без бороды, то ли намеренно унижали.
Ночь была темна. Ярко светили звезды, и народившийся месяц плыл по небу лодочкой, предвещая снега.
— Ну, как? — встрепенулись ждавшие их казаки.
В гостевой юрте спали старик со старухой. Две девки, встретившие казаков, боязливо жались в сторонке и клевали носами.
— Даст князец ясак! — икнув молочной водкой, с трудом выговорил Иван. От съеденного и выпитого было тяжко не только в животе, но и в груди. — Измен быть не должно, — добавил, одышливо вздыхая, — но караульный пусть сидит у очага. Для порядка.
— Чем потчевали балаганцы? — стали расспрашивать толмача.
Тот брезгливо скривил губы, коротко ответил:
— Мясо! — Посопев с недовольным видом, спросил сына боярского: — А что вы с князцом все «брат» да «брат»?
— Порядок такой у послов, — кряхтя, ответил Похабов. — Знаешь, что враг, а говори: «брат». — Он перевел дух и окликнул девок: — Басаган! Хотите замуж? — задумался, как сказать «за пашенных». Обернулся к толмачу: — Как у них пашенных мужиков зовут?
— У них нет пашенных! — резко и заносчиво ответил тот.
— Нет так нет! — равнодушно зевнул сын боярский, вытянул ноги к очагу и укрылся шубным кафтаном.
В острог на острове три казака и сын боярский вернулись на шести лошадях с ясаком и с двумя насмерть перепуганными девками. Увидев добрую женщину, они повеселели, а когда узнали, что это жена нойона, осмелели и снова стали смеяться.
— Ладные девки, хоть и нерусские! — заводил глазами Горбун. Стал расхаживать возле них, поглядывать, как кот на сметану. — Мне бы такую в жены? — заискивающе взглянул на хозяина.
— Сперва кабалу отслужи! — буркнул Иван. — Потом денег заработай да купи или на саблю добудь!
С весенними ветрами разлетелась по степи весть, что балаганцы дали ясак в Братский острог и хотят присягнуть царю всем племенем в полторы тысячи сильных мужчин. Понесли казакам соболей и другие роды, тянувшие с выплатой.
Едва потеплело, Похабов отправил в Братский острог вестового с грамоткой, писал Дмитрию Фирсову, что балаганцы требуют хорошо укрепить Осиновское зимовье.
ГЛАВА 14
По поверьям своего времени, бесноватые весенние щуки взломали хвостами лед на Ангаре. С грохотом, хрустом, треском сошел он вниз по реке, и вскрылась черная студеная вода. Еще с неделю она кружила редкие льдины с вмерзшей содранной с берегов землей. Вокруг них косяками держались утки, выклевывая корм. В зимовье на Осиновском острове в те дни казаки питались утятиной и рыбой.
Гостей в эту пору не ждали, и вдруг караульный заметил в низовьях реки струг. Полтора десятка казаков легко тянули его против течения. Похабов опоясался саблей и вышел на песчаную косу в нижней части острова. Широко расставив ноги, упершись руками в бока, с важностью служилого человека стал поджидать гостей.
