— Твои! — смешливо кивнул Яков. — Возвращаются на родину с почетным караулом.
— Долго, однако, гостили у царя!
Арефа Фирсов, оставленный братом на приказе, и прежде предлагал Ивану Похабову занять в остроге избу приказчика. Теперь, получив наказную память от воеводы, приказал казакам перетаскать туда пожитки казачьего головы. А тот, оказывая почести царским послам, поселил их в своей избе вместе с Ерофеем Заболоцким. На другой день посольский отряд ушел к Балаганскому острогу. Послы спешили в родные края.
В съезжей избе атаман Яков Похабов читал вслух грамоты и наказные памяти воеводы. Здесь собрались лучшие люди, казачья старшинка и прибывший поп. Все почтительно слушали молодого Похабова. Слушал его и казачий голова. Раздумывая о своем, он недоверчиво хмыкал.
«А самому казачьему голове во всем радеть пользе и прибыли государевой, сменять и сажать приказных, смотреть накрепко, чтобы служилые и промышленные люди зерни и карт не держали и русским бы промышленным по зимовьям и иноземцам грабежа и насильства и утеснений не чинили. А будет кто табак при себе держать, того бить нещадно батогами. А промышленных и торговых людей, самовольно являющихся в братские улусы и тунгусские угодья, гнать и наказывать, праздно шатающихся гулящих людей к делу принуждать».
Казачий голова хмурил бровь: стояла перед его глазами мстительная ухмылка Афанасия Пашкова, не вязавшаяся с его разумными наказами.
— Ну и ладно! — нетерпеливо поторопил сына. — Рыба стынет, — кивнул на разваленного осетра, уставившего длинный нос в красный угол.
— Во славу Божью! — зычно пророкотал поп и перекрестил чарку.
Прибывшие люди не успели выпить за здоровье друг друга, как за дверью
возле крыльца съезжей избы раздался пьяный вопль:
— Похаба, выйди! Что спрошу?
— И кто это так непочтительно? — рассерженно вскинул голову атаман Яков.
— Федька Сувор! Бывший мой кабальный, — смущенно пробормотал Иван. — Уже пьян, стерней!
— Пошли казаков! — строго приказал Яков. — Пусть дадут батогов!
Иван молча поднялся из-за стола. Сутуля широкие плечи под низким потолком, вышел за дверь. За ним сорвался сын. Два подначальных ему десятских, дожевывая на ходу, послушно двинулись за атаманом.
Иван выпрямился на крыльце, расправил плечи, широко расставил ноги, загородив вход в сени. Возле крыльца стоял Федька Сувор. Его изувеченное лицо в растрепанной рыжей гриве волос пылало от пьяного разгульного негодования.
— Чего тебе? — громко спросил Иван бывшего дворового. Осмотрелся по сторонам. Горбун выглядывал из-за амбара, плутовато щурился и смеялся над пьяным Сувором.
Федька, сильно качнувшись, в пику бывшему хозяину тоже уперся руками в бока и с важностью объявил:
— Люди сказывают, коли посадил нас на землю, то должен дать завод на пятнадцать рублей каждому!
— Подь сюда! — поманил его Иван. — Дам!
Федька доверчиво шагнул за посулом. Старый Похабов коротким ударом звезданул его прямо в пылавший лоб. Сувор неловко взмахнул руками и осел на землю, мотая головой с бешеными глазами. Очухавшись, выхватил засапожный нож, с ревом ринулся на сына боярского. Иван схватил метлу на крепком березовом черенке, провернул ее как саблю, выбил из неверных рук засапожник и стал охаживать Федьку помелом.
Выскочившие во двор казаки заломили руки пьяному буяну. Яков пристально, с упреком глядел на отца. Казачий голова, не поднимая на него глаз, сердито бросил метлу и поправил растрепавшиеся по плечам волосы.
— Дурак! — плюнул в сторону скрученного Федьки.
— За такую дурость по закону, нашим мудрым государем данным, надобно вешать на суку, чтобы другим неповадно было! — громко объявил Яков всем сбежавшимся на шум и тихо укорил отца: — А не бесчестить свои седины дракой!
— Дурак он и есть дурак! — неприязненно отмахнулся Иван. — Его хоть за ятры подвесь — не поумнеет. Вон заводчик! — указал на Горбуна, прятавшегося за стеной амбара.
— Взять его! — приказал атаман Яков.
Казаки схватили Горбуна под руки, бросили в ноги молодому атаману.
— Другим в науку! — строго изрек тот. — Пьяного, как протрезвеет, бить кнутом, а подстрекателя повесить!
— Невинен, батюшка! — взвыл Горбун, царапая землю. — Не губи, христа ради! — вскочил на трясущиеся ноги. Из штанины потекло.
Казаки захохотали. Усмехнулся и молодой атаман. Горбун, уловив перемену в его настроении, снова упал на четвереньки, завертелся чертом, выстукивая лбом о землю на все четыре стороны.
Сувор со скрученными руками как зверь вращал окровавленными глазами и поносно орал:
— Биты уже! Казнить смертью только государь может, не вы. Или забивай кнутом, или давай пятнадцать рублев!
Яков тряхнул плетью, двинулся грудью на буянившего.
— Со своими дворовыми сам разберусь! — осадил сына казачий голова и приказал казакам: — Обоих в казенку!
Врубленная в стену тюрьма была набита скарбом прибывшего отряда. Бывших дворовых пришлось посадить на цепь в пустовавшей аманатской избе. После утренних молитв, до завтрака, казачий голова посочувствовал смутьянам и пошел взглянуть на них. Распахнул подпертую дверь. Горбун и Сувор сидели на нарах с печальными лицами.
— Протрезвели? — строго спросил Похабов, постукивая батожком по голяшке сапога. — Сказывайте, что вчера бунтовали?
— Не пил, не буянил! — завыл Горбун, потряхивая цепью. — Почто страдаю?
Федька воротил набок опухшее лицо. Под его глазами вздулись и расплылись синяки.
— Ничего не помню! Пьяный был! — прошепелявил ссохшимися губами.
— Что я тебе задолжал? — строже спросил казачий голова. Резче застучал батогом по голяшке.
— Это я у тебя в кабальных должниках! — шмыгнул носом Сувор. — Чего уж там!
— А чего орал?
— Говорю же, пьяный был! Кого спрашиваешь?
— Отпусти этого! — указал казаку на Сувора.
Ушлые глаза Горбуна забегали, руки затряслись. Он завопил так, что казак, снимавший цепь с Сувора, поморщился от звона в ушах.
— Федька свое получил! — потянул за цепь Похабов, выволок упиравшегося Горбуна из аманатской избы, несколько раз вытянул вдоль спины батогом. — Сказано, лучше бы не родиться тому, через кого приходит соблазн. В другой раз станешь кого подстрекать — удавлю! — Бросил цепь и кивнул казаку: — Отпусти и этого!
Поднималось солнце. С реки веяло свежестью и прохладой. Прибитые утренним холодком, сонно погуживали комары. Яков сидел на крыльце приказной избы в накинутом на плечи кафтане, снисходительно посмеивался, наблюдая, как отец творит расправу.
— Палача не завели! — буркнул сыну Иван и бросил батожок под крыльцо.
— Когда уходим, голова? — спросил Яков, показывая, что эти дела его не касаются.
