— Чего там? — спросил Федька, свесившись со смотрового помоста башни.
— Братские пашенные и казаки! — запыхавшись, крикнул Арефа караульному и недоумевающему голове. — Взбунтовались, захватили оружие, бегут в Дауры!
— Вот так молодцы-удальцы! — весело хохотнул Федька Говорин и призывно замахал руками.
Тут только старый Похабов пришел в себя, закряхтел, зарычал, взбежал на башню, бросил к ногам Арефы мушкет караульного казака, сам скатился вниз. Из зелейного погребка выволок две крепостные пищали: одну в два пуда весом, другую в полтора, вынес кожаный мешок с порохом, бросил его Арефе. Вдвоем они затащили ружья и порох в приказную избу.
Федька поглядывал сверху то на Похабова, то на подходивших казаков и пашенных. Из другой избы вышел хмурый и заспанный старый стрелец. Удивленно уставился на Ивана и Арефу.
— Чего это вы? — спросил позевывая.
— В Дауры все бегут! — запальчиво вскрикнул Арефа.
Старик просиял посеченным лицом и весело вскрикнул:
— Вот так молодцы!
— И ты побежишь за ними, дурак старый? — Иван метнул на товарища злобный взгляд.
Стрелец ничего не ответил, громко окликнул Федьку, спрашивая, что там за тыном.
— Идут! — весело отвечал тот. — Баню топить надо!
Клацнул отброшенный в сторону брус. Заскрипели ворота. Иван бессильно охнул, пропустил Арефу в приказную избу и заперся изнутри.
— Что шумят? — спросила Савина, глядя на мужчин большими умными глазами.
Иван не ответил. Арефа торопливо заговорил:
— Брат, Митька, послал меня уговаривать их в пути! Куда там! Слушать не хотят. И здешние уйдут! — безнадежно махнул рукой. — Распуту пограбили. Мы так же вот запирались, — окинул тоскливым взглядом избу. — Десятинный хлеб, казну они не тронули, и за то спасибо. А ружья почти все забрали.
Молодой казак опустился на лавку, посидел молча, свесив голову. Устало поднялся.
— Пойду! Братан велел среди них быть. У тебя все равно грабить нечего. Разве вино, что поставил к Рождеству?
Потолкавшись среди бунтовщиков, послушав их прелестные речи, Арефа вскоре вернулся, снова сел в угол, мстительно посмеиваясь:
— Воли хотят! Будет им воля с колодками на шее! Твои все уйдут! Федька подстрекает отобрать у тебя бочонок с пивом. Говорит, за печкой стоит! Из съезжей избы уже вынесли иконы и хоругвь. Круг завели. Баню топят.
Вечером, в сумерках, к приказной избе подошел старый стрелец, окликнул Ивана. Голова вышел в сени, но дверей не отпер.
— Казаки приговорили, чтобы тебя не трогать, не бесчестить! Надумаешь с нами идти, дадим две доли из добытого на погромах, атаманом поставим. А порохом и пивом поделись!
Вскипел было Иван, заскрипел зубами, но понял, что плетью обуха не перешибешь, сдержал себя.
— Порох не дам, он — казенный. А пиво все берите!
Старый стрелец потоптался возле крыльца, сходил к товарищам, посоветовался и вернулся.
— Давай весь бочонок! Согласны. Избу твою, и животы, и казенное добро не тронем.
Поверил им Иван, спрятал пистоль за печкой, наказал Арефе караулить Савину, вышел к бунтовщикам при сабле, опоясанный поверх кушака шебал-ташем с золотой пряжкой. Казаки глядели на него кто смущенно, кто хмуро. Горбун с вызовом. Лицо его напряглось и обострилось, глубже пролегли морщины от носа в уголки губ.
— Хоть бы поклонился! — взглянув на него, Похабов брезгливо скривил губы.
— Сполна отработали! — вскрикнул Горбун. — Доплаты требуем за батоги.
— Заткнись, урод! — сквозь зубы процедил Сувор, осадив бывшего дворового. — Язык вырву! — Он обернулся к голове, сказал, глядя мимо: — Ты на нас, Иваныч, не серчай. Мы государю нашему измен не чинили. Идем служить ему на дальней, лихой окраине! А то, что воеводам наша воля не по нраву, — кто они такие, чтобы нами повелевать? Шел бы с нами? Будем жить по правде, а не по прихотям боярским.
— Развелось по Сибири московской дворни! — громко поддержал пашенного Федька Говорин, показывая, что он заодно с ними.
— Где они прежде были? — шепеляво вскрикнул с другого боку старый стрелец. — Это мы Сибирь на саблю взяли!
Слабели в душе сына боярского злость и обида. Он понимал этих людей, со многими ходил в бой и делил последние сухари. Зная их, не верил, что и в благополучной земле они смогут жить праведно, как прельщались по своим грехам. Бросив неприязненный взгляд на Горбуна, Иван пошел искать племянников.
Первуха со Вторкой сидели возле дымившей бани, настороженно глядели на дядьку раскосыми глазами. Иван подошел, сел рядом, не показывая зла и обид, спросил с печалью в голосе:
— Вы-то куда?
Первуха метнул на него быстрый взгляд. Не увидев в лице дядьки ничего, кроме сострадания, виновато пробубнил:
— Сам знаешь, какими уродились: ни родины, ни роду, ни племени! Хотели на земле осесть, корни пустить. Распута всех под себя подмял.
— Абрамово потомство не раз теряло родину и мешалось с другими народами! — подсказал брату Вторка, блеснув глазами. — Найдем или возьмем на саблю! А всю жизнь ради брюха извиваться змеем, как их племя в Египте, — этого нам не надо!
— Оставайтесь со мной. Пашите. Вон земли сколько! В обиду не дам! — неуверенно предложил Иван.
— Ага! — усмехнулся Вторка. — Опять воевода тебя куда отправит или помрешь, и заявится какой-нибудь выкрест, на наши корма!
Хотелось казачьему голове плюнуть себе под ноги от бессилия доказать им, молодым, то, чему его долго учила жизнь. Но он безнадежно вздохнул, по-стариковски тяжко поднялся.
— Спаси вас Бог! — прошептал одними губами и поплелся к приказной избе.
Утром острог опустел. Стало так тихо, что даже чудно было лежать на печи без всяких человеческих звуков. Похабов поднялся, приволакивая ноги, вышел и стал запирать ворота. Послышались одинокие шаги. Он выглянул, придерживая закладной брус. Возвращался Арефа со вспухшим лиловым синяком под глазом. Он увидел Похабова и просипел, обдавая паром горячего дыхания:
— Нельзя острожек оставлять! Сожгут!
— Сожгут! — равнодушно согласился Иван и тоскливо усмехнулся: — Плохо было с красноярами, без них того хуже. Ржи у меня осталось с полпуда.
Надо было идти в Братский к Митьке Фирсову. Как он там? Надо было караулить Балаганский, надо было идти по следу беглецов, к Иркуту, уговаривать и убеждать их вернуться. Подходила пора отправлять людей в улусы и в угодья за ясаком. Но один не пойдешь, и Савину одну не бросишь.
Томила безысходность. Знал казачий голова, что беда не ходит одна! Смиренно ждал других несчастий и дождался. Как раз перед Крещением с другого берега по льду на острог двинулись бесчисленные стада братского скота. Сотни всадников с луками и колчанами за спиной, с дубинами и пиками поперек седел гнали табуны, стада к левому берегу Ангары. Иван с Арефой молча глядели на надвигавшуюся лавину. Противиться такой силе казалось делом бессмысленным.
