— Иди! Вдруг дойдешь! Пантелею Пенде — поклон! И Ваське Бугру с Федоткой Поповым!
— А помрешь, умоли за нас Господа, чтобы в Дауры дойти! — прощаясь, напутствовал его кривой передовщик.
Ушли ватажные. Стало тихо и спокойно. Неподалеку от балагана радостно фыркал конь и валялся на спине, призывая дождь. Постанывая, Иван сложил под бок топор, саблю, пистоль, патронную сумку с шебалташем. Походный котел был под рукой. Промышленные оставили ему с полпуда ржи да гри-венницу соли. Что еще надо старику?
И вот лежал он, глядя в небо через щели между листами бересты, ничего не ждал, только прислушивался к боли, то просыпавшейся в теле, то унимавшейся. И сам засыпал, снова просыпался. Есть не хотел день и другой. Выпил воду из котла, сползал к ручью, приволок свежей и снова лег.
Спал он долго. Сквозь сон слышал, как стучит дождь. Потом палило солнце и гудели мухи. Боль унялась, позволяла осторожно переворачиваться с боку на бок. В очередной раз выплывая из снов, Иван почувствовал, что рядом кто-то сидит и смотрит на него. Не открыв еще глаз, потянулся к пистолю и услышал знакомый голос:
— А, ерээбши, дуу!
121 — И выругался: — Галди шамай!
Иван открыл глаза. Перед ним сидел Бояркан в простой и даже изношенной одежде. От прежнего князца, с которым он расстался возле Балаганского острога, остались толстая седая коса да тучное, неповоротливое тело. Бояркан был одет как простой пастух, в засаленный, расползающийся по швам халат. Голову его покрывал войлочный шлычок. И только пояс поблескивал тусклым серебром чеканки. Из-за него торчал нож, тоже оправленный серебром. Дырявые, без всяких украшений гуталы на ногах были сильно поношены.
— Вижу, не за подарками приехал! — Бояркан насмешливо скривил губы, опушенные белыми усами.
Сначала Похабов подумал, что умер. Боль в пояснице убедила, что жив и не спит.
— Ахай? — удивленно уставился на князца.
— Ахай-аягтай!
122 — передразнил его бывший князец. — За моей головой пришел или свою принес? — снова спросил с насмешкой.
— Свою! — шевельнулся Иван и заскрипел зубами. — Ерборхо!
123 — указал глазами на нож за его поясом. — Ты-то откуда здесь взялся? К мунгалам ведь уходил!
— Я и живу у мунгал! — с напускной важностью заявил князец. — Делом занят. Скот пасу. Тебе-то что здесь надо?
— В Дауры к маньчжурам шел! От воеводы бежал. Грозил он мне башку отрубить. Уходить, думаю, надо, не то и твоя слетит с плеч! Лежу вот, старый, больной, жду, когда умру.
— Уж и зарезать некого попросить! — сварливо проворчал Бояркан. — Опять ко мне приперся! Уй, надоели все! Галди шамай!
За балаганом послышался топот. С водопоя в гору поднималось стадо. Тревожно заржал Иванов конь.
— Жена жива? — с пониманием спросил он князца.
— Умерла жена! — снова ругнулся Бояркан. — Сыновья и племянники разбежались, все воюют. С кем воюют, за кого, понять не могу. Внучки мунгал рожают. Все хорошо! Наконец-то никаких забот нет, только смотри за скотом да поглядывай в Вечно Синее Небо! — Он опять выругался и, скосив узкий глаз на Похабова, спросил: — Тебе что, хребет переломили?
— Спина болит! — пожаловался Иван. — Растряс в седле старую задницу.
— Обычная болезнь у стариков! — посочувствовал Бояркан. — Свежую теплую шкуру с мездрой и жиром надо приложить.
Он с кряхтеньем приподнялся, на четвереньках выполз из балагана. Скот вздыхал и топтался где-то рядом. Слышалось протяжное блеяние овец и гнусавое меканье баранов. В открытый проход всунулась бесноватая козлиная голова с дурными шаманскими глазами. За рог ее держал тучный кулак Бояркана.
Вскоре он с кряхтеньем вполз в балаган с окровавленными руками и с козлиной шкурой. Приказал:
— Ложись на живот!
Скрипя зубами и постанывая, Иван перевернулся. Бояркан рывком задрал подол его рубахи, шлепком прилепил к пояснице теплую еще шкуру, остро пахнущую свежей кровью и шерстью. Толстыми пальцами в сгустках крови подхватил шебалташ, бросил взгляд на золотые бляхи.
— Все не можешь ни продать, ни выбросить? — проворчал и закрепил шкуру опояской.
— Никак не отвяжется, бесовская хреновина! — прокряхтел Иван, перебарывая боль. Пот выступил на лбу. — Выбрасывал! Нашли, вернули! Дарил, не брали!
Князец поворчал что-то под нос, опять выполз из балагана. Пахнуло дымом, стал потрескивать костер. Потом потек сытный мясной дух. Боль в спине утихала, будто зарезанный козел вытягивал ее своими дурными и насмешливыми глазами.
Мясо Иван ел, лежа на животе. Оба старика ночевали в балагане, который принадлежал Бояркану. Князец лег на спину на сухую бычью шкуру и вскоре захрапел.
Чикойская ночь была черна. Заслоняя звезды, виделись очертания гор. И небо здесь мерцало совсем не так, как над Байкалом или над Ангарой. Чувствуя слабеющую боль, Иван взмолился в ночи, соглашаясь принять любую кончину, но не здесь, а там!
Он проснулся на боку. Не помнил, как перевернулся во сне. Оттолкнулся руками от зловонных шкур. Спина еще побаливала старой раной, но эту боль можно было терпеть. Иван осторожно поднялся на четвереньки. Рассветало. Бояр все так же лежал на спине, но не храпел. Его брюхо вздымалось и опускалось с легким посвистом. Князец задышал ровно, зачмокал губами, разлепил узкие глаза.
— И правда полегчало! — удивленно взглянул на него Иван.
— Козел хорошо спину лечит! — зевнул Бояркан и перевернулся на бок. — Волк — еще лучше!
Опираясь на черенок топора, Похабов выполз из балагана, встал на ноги. Пахло утренней степью, лесом и скотом. Его конь весело пасся с десятком других, вольных. Затухающим костерком тлело небо на восходе. Иван перекрестился и поклонился, претерпевая тупую боль. Почитав молитвы утренние, сказал в голос:
— Все! Вернусь!
— Как там скот? — сипло и сонно спросил Бояркан.
— Пасется! Весь на виду!
— Хочешь есть — вари мясо! — опять зевнул князец. — В реке лежит!
Разминая спину, Иван побродил возле балагана. Опустился на четвереньки перед кострищем, разворошил угли, нашел тлеющий огонь, стал раздувать его, нодкладывая сухую траву, бересту и щепки.
Котел был покрыт изнутри толстым слоем жира. В нем черно копошились мухи. Похабов выскреб вчерашний жир в огонь, спустился к реке к остаткам туши, придавленной камнями. Сотни рыбешек метнулись в стороны от его тени и снова вернулись к мясу.
Иван умылся, вычистил песком ко гел, наполнил его кусками козлятины, залил водой, то и дело выбрасывая рыбешек. Заковылял обратно к балагану.
