— Я тоже поеду к атаману. У него мои стрельцы. Что же я буду бегать от своих? Поговорить надо. Познакомиться.
— Ой, смотри, сотник! — тряхнул головой Иван. — Стрельцы-то при Ваське неробкие. Побьют, не поглядят, что разрядный сотник и сын боярский!
— То я не битый! — беспечально расправил густые усы Бекетов. — Чай не из новоприборных: и отец, и дед стрельцами служили.
Казаки атамана Василия осадили острог по всем правилам боевого искусства. На подходах к нему сидели вооруженные люди. Посадские избы были заняты служилыми. Возле пристани у костров лежали и сидели примкнувшие к ним промышленные. Неподалеку от проездной башни стоял караул. Торговые люди, чей товар не был внесен в острог, боясь грабежа, уплыли ниже устья Кеми к Касу и там затаборились, ожидая, чем закончится казачий бунт.
Иван направил было коня к оврагу Мельничной речки. Агапа резко потянул на себя узду. Его лошадка встала и задрала морду, оскалив желтые зубы.
— К скитницам не пойду! — заявил казак. — Засмеют потом, что под подолом у черноризниц прятались.
— Ну, тогда лезь через стену где знаешь! — ругнулся Иван и обернулся к стрельцу: — Может, и ты с ним, в острог?
Но Бекетов твердо отказался явиться на службу по-воровски, тайком. Все трое повернули коней к посаду. Из крайней избы они были замечены. Двое казаков встали на пути, высматривая верховых против заходящего солнца. Едва всадники приблизились к угловой избе, Агапий оторвался от Ивана и Петра, пришпорил коня, подскакал к острожному тыну, где не было рва. Вскочил ногами на седло, распрямился и перемахнул на другую сторону.
Казаки закричали. Кто-то пустил стрелу в стену, боясь поранить казенного коня. Иван с Петром продолжали приближаться к посадской избе с охраной.
— Атаман где? — крикнул Похабов, не спешиваясь.
Какой-то голодранец из томского отряда с кистенем в руке схватил за уздечку его коня. Он ткнул его в лоб подметкой ичига. Голодранец сел в пыль. Лязгнул кистень.
— Атаман где? — грозно повторил Похабов, нависая над томским казаком.
Тот узнал его. Испугался. Махнул рукой, указывая к реке, на другой конец посада. Двое стремя в стремя зарысили туда. Спешились возле избы казака Филиппа Михалева. С крыльца к ним сошли трое незнакомых казаков с луками, при саблях. Иван молча бросил им на руки поводья. За спиной в красной шапке вровень с его ухом кряжистый, крепкий и прямой, как колода, надежно шел Бекетов. Они толкнули низкую дверь, склонясь, протиснулись в избу. Выпрямились, отыскивая глазами красный угол.
— A-а! Поротый царской милостью! — подал голос Григорий.
Глаза вошедших присмотрелись к сумраку избы. Гришка лежал на лавке. Василий в шапке сидел за столом. По правую руку от него хищно щерился на Ивана Михейка Стадухин. Не оборачиваясь, боком к нему смущенно ерзали на лавке Терентий Савин и Василий Черемнинов. Оба воротили морды, будто не были знакомы. Усталая, болезненно иссохшая жена Филиппа приветливо кивнула вошедшим. Сам хозяин то поднимал голову с красными глазами, то ронял ее на столешницу. За столом было еще трое томских казаков. Все они пили горячее вино и были изрядно пьяны. Атаман неверной рукой налил в две чарки, кивнул гостям.
— Закусываем скоромным! А пьем в пост только во славу Божью!
Похабов и Бекетов скинули шапки. Степенно перекрестились на образа.
Молча выпили. Сели. В избу ворвался казак с кистенем. Закричал, указывая на пришлых пальцем:
— Этих Ганка Скурихин привел. Сам бросил коня и перескочил через заплот.
Григорий, водя мутными окровавленными глазами, поднял голову. Сел облокотясь.
Повел бородой по столешнице, сметая хлебные крошки.
— Ну, и кого ты нам привел? — спросил, глядя на Ивана.
— Разрядный сотник Петр Иванов Бекетов. Прислан царским указом вместо утопшего Фирсова, — просипел тот перехваченным голосом. Водка была крепка, не сравнить с кабацкой. — Вам с атаманом да нам со стрельцами он теперь голова!
— Голова, говоришь! — вперился в сотника неприязненным взглядом Васька-атаман. — Ну, тогда слушай и разумей, где правда!
Григорий поперхнулся чаркой. Отставил ее в сторону. Поднял мутные глаза на Бекетова.
— Стрельцы, казаки, сыны боярские, дворяне. Тьфу! Холопье. Дворня боярская. Там были казаки! — ткнул пальцем за плечо, на закат. — Ивашка знает! А здесь. Тьфу!
— Слушай! — продолжил атаман, не обращая внимания на пьяного брата. — Слезно призвал нас здешний воевода защитить острог от тунгусов и качинских татар. Слышал-де он, ясачный князец Тасейка с качинцами вошел в сговор. Пришли мы. Послал он нас на Качу. Едва дошли до стрелки
49 на устье Тунгуски. Напали на нас, да не качинские, а здешние тунгусы. И шли мы за ними с боями левым берегом. А берег крут. Бечевника нет. Ни дня без боя до самой Бири и Чуны.
— А там… — сипло прохрипел Григорий. — Тасейку браты убили!
— А там целое войско. Мы и в засеке не могли отбиться. Против каждого казака десяток диких. Луки у них наши брони пробивают, дальше пищалей стреляют. А река там в два полета стрелы. И вынудили они нас выплыть на середину. Четверых убили, половину переранили. Сплыли мы обратно плотами и стругами. Все, что кровью добыли, воевода отобрал. Не туда, дескать, ходили. Не тех воевали! Это по правде?
Филипп поднял голову, глубоко вздохнул. Взглянул на Ивана, пролепетал заплетающимся языком:
— Два года жалованье не плачено. Купцы весной по полтине за пуд рядились. А Хрипун не велит их грабить.
— Сказывали, кумишься ты с воеводой? — усмехнулся Григорий. — Выручать его приехал?
Иван безбоязненно кивнул.
— А казачий круг тебе уже не указ? — ударил кулаком по столу.
— Сам говоришь, — усмехнулся Иван, глядя на Григория. — Не казаки это. Холопье. Какой круг? Сегодня за вас орут, думают под вашим началом торговых людей пограбить да на вас свои вины свалить.
— Говори, да не заговаривайся! — вскочил Михейка Стадухин, опираясь на стол.
— Сядь! — рыкнул на него Григорий. — Не ори на Ивашку, щенок! Нас с ним на одном козле пороли. Иные, с бородами длинней этой, — кивнул на Филиппа, — после первого удара обсирались, орали, как свиньи под ножом. А он, безбородый еще, кряхтел, зубами плаху грыз. Не вашим, верстанным, чета. — Обернулся к Ивану, икнул, ухмыльнулся: — А тебе — вот Бог, — кивнул на темные лики, — вот воля! — мотнул лысеющим лбом на низкую дверь. — Завтра будем брать острог на саблю. Подвернешься под пулю — судьба! Под дубину — не суди. Против зачинщика Бог! Не мы начали. Не по правде с нами воевода поступил. Ясырей забрал по жадности.
Бекетов сидел, важно нахохлившись: ни на кого не глядел, только терпеливо слушал перебранку и водил пустой чаркой по столешнице.
