После приобретения «Джорнел» Херст отправил на Кубу двух сотрудников – репортера Ричарда Хардинга Дэвиса и художника Фредерика Ремингтона, которым поручил следить за восстанием против испанцев. Местные колониальные власти не пустили корреспондентов в зону боевых действий, и, поскольку новости отсутствовали, Ремингтон телеграфировал Херсту: «Все спокойно. Ничего не происходит. Войны не будет. Хочу вернуться». Херст, предположительно, ответил: «Прошу остаться. Обеспечьте иллюстрации. Войну обеспечу я». (Знаменитый ответ Херста, возможно, не каноничен, но, так или иначе, Ремингтон не послушался босса и покинул остров).
В феврале 1897 года Дэвис отправил репортаж об испанской полиции. Обыскивая кубинских женщин на американском судне «Оливетт», шедшем в Ки-Уэст, полицейские раздевали кубинок донага. История оказалась достаточно провокационной, в газете появился заголовок: «Способен ли наш флаг защитить женщин? Недостойное поведение испанской полиции на борту американского судна». Больше всего запомнился рисунок Ремингтона: нагая женщина в окружении полицейских, не сводящих с нее плотоядных взглядов. И не важно, что художник изобразил сцену из нью-йоркской жизни, что на самом деле женщину обыскивали другие женщины – Уильям Рэндольф Херст влиял на события и готовил войну.
Следующую «экскурсию» на Кубу в поисках романтических историй «Джорнел» завершил рассказом о восемнадцатилетней Евангелине Киснерос. В конце 1897 года газета сообщила, что юная девушка, дочь кубинского аристократа, оказалась в жуткой гаванской тюрьме, о чем свидетельствовал репортер «Джорнел» Джордж Брайсон. Евангелина пострадала из-за того, что отказалась помогать печально знаменитому Валериано Вейлеру (читатели Херста лучше знали его под кличкой «Мясник»). С отцом девушки испанцы обращались ничуть не лучше: увезли того за океан и заключили в тюрьму поблизости от Гибралтара.
Херст заменил Брайсона Карлом Декером, лихим виргинцем, которого отличали не только особые умения, столь необходимые для разрешения ситуации Киснерос, но и общее происхождение с консулом США в Гаване, чьего расположения Херст добивался. Декер открыл магазин на той же улице, где томилась в тюрьме юная кубинка. Из витрины его магазина было видно окно камеры Евангелины. Юная девушка притворилась, что у нее болят зубы, и попросила опиум; это «лекарство» она сумела подлить обоим тюремщикам и своим сокамерницам.
Декер освободил узницу, Евангелина остригла волосы, переоделась в костюм моряка и спокойно вышла на пристань Гаваны, где Декер посадил ее на корабль, идущий в Штаты. Заголовок газеты «Джорнел», сообщавший об этом, заставил бы покраснеть канал «Фокс ньюс»: «Американская газета делает то, чего не могли добиться лучшие дипломаты за долгие месяцы».
Когда Евангелина приехала в Нью-Йорк, Херст поместил ее в отеле «Уолдорф», одел по виргинской моде во все белое и торжественно провез по городу. Евангелина поблагодарила Декера и великую нацию, освободившую ее и защитившую, глаза всех присутствовавших наполнились слезами. Правда, раскрытая пулитцеровской газетой «Уорлд», поставила историю под сомнение: на самом деле отец Евангелины был революционером, и посадили его в тюрьму не в Европе, а на кубинском острове Пинос. Навещая отца в тюрьме, Евангелина женскими чарами заманила надзирателя в камеру, и заключенные попытались перерезать ему горло. За это испанцы и бросили ее в тюрьму, где она пребывала в просторной камере, а вовсе не в «дыре», описанной Брайсоном. К тому моменту, однако, красочная история Херста уже покорила читателей и зажила своей жизнью, так что немногие обратили внимание на разоблачительный репортаж Пулитцера.
Ситуация на Кубе неумолимо перерастала в конфликт; в начале 1898 года «Джорнел» опубликовал письмо, в котором Дюпюи де Лом, испанский посол в Вашингтоне, позволил себе неосторожные, хотя вряд ли шокирующие комментарии в отношении президента Мак-Кинли. «Джорнел», разумеется, негодовал: «САМОЕ УЖАСНОЕ ОСКОРБЛЕНИЕ, НАНЕСЕННОЕ СОЕДИНЕННЫМ ШТАТАМ ЗА ВСЮ ИСТОРИЮ». Это письмо хранилось у Херста более года, он терпеливо дожидался подходящего момента для публикации. Де Лому пришлось уйти в отставку. Испания и Америка готовились к войне; 15 февраля 1898 года, после взрыва американского броненосца «Мэн» в бухте Гаваны, Америка обвинила испанцев в том, что они взорвали корабль миной или торпедой (на самом деле, скорее всего, произошел несчастный случай, взорвались боеприпасы, что в те времена случалось нередко).
Оглядываясь назад, более чем на столетие, мы можем заключить, что всего один человек, владевший телеграфом и высокоскоростным печатным станком, привел к столкновению две самые многочисленные нации мира. Херст и сам почти признался; в мае 1898 года его нью-йоркская газета спрашивала в передовице: «Как вам нравится война «Джорнел»?»
Все же в реальности Херст обладал меньшим влиянием, чем можно предположить по его быстро расширявшейся империи. Тщательный анализ испано-американской войны свидетельствует, что пресса мало сделала для ее провоцирования, разве что сообщала факты под «нужным углом». А именно: заморское государство ведет жестокую политику, по сути дела, геноцид, по отношению к коренному населению острова рядом с Америкой. И не просто иностранное государство, а ненавистный коррупционный европейский режим – Испания. Следует помнить, что США едва-едва только что зафиксировали свою западную границу, так что единственной территорией, на которой они могли исполнять свою мечту, была территория другого государства. Война разразилась бы и без фокусов Херста. (По иронии судьбы, причиной восстания на Кубе и испано-американской войны стал упадок экономики из-за того, что американцы повысили тарифы на сахар.)
Независимости американского президента в сфере международной политики, как и сегодня, позавидовало бы большинство европейских монархов. Президенту Мак-Кинли страшно не нравилось вмешательство Херста; проживи Мак-Кинли дольше, Херст наверняка навлек бы на себя президентский гнев.
Разбираться с Херстом пришлось преемнику. Теодор Рузвельт решил отомстить газетчику, не забывая, что месть должна подаваться холодной. После войны Херста избрали от Демократической партии на два срока в Конгресс. Дважды он безуспешно пытался стать мэром Нью-Йорка, а в 1906 году сражался за пост губернатора; соперником Херста выступал Чарльз Эванс Хьюз. Фронтом для атаки на барона прессы Рузвельт избрал губернаторские выборы; возможно, не случайно – губернаторство в штате Нью-Йорк было некогда заветной целью президента.
Исполнение этого задания президент поручил государственному секретарю Элие Руту. Тот согласился, хотя только что вернулся из изматывающего тура по Южной Америке. Первого ноября 1906 года, за пять дней до выборов, Рут выступил в Утике, в пяти милях от своего родного города Клинтон. Текст речи был опубликован заранее, и на митинг пришли сторонники Херста. Один из них грубо оскорбил Рута, но, когда защитники Хьюза вознамерились выставить грубияна из зала, Рут поднял руку и воскликнул: «Нет, пусть останется и послушает!»
Рут произнес одну из самых знаменитых речей того времени, представил Херста демагогом наихудшего сорта, наглядным образчиком «грязной власти» корпоративных трастов, которые Рузвельт намеревался приструнить. Херст, говорил Рут, это богатый и беспринципный дилетант, он пропустил 90 % перекличек в Конгрессе и отсутствовал в ходе 95 % законодательных сессий.
