А та все стоит да колотится. Мама мне и говорит:
– Вон там, Зоя, ретина последняя. Возьми, отрежь кусочек редьки, солью посоли да дай нищенке-то.
Я двери-то открыла, а нищенка мне на плечи пала да заплакала.
Оказалось, это наша Полюшка от карелов домой пришла, от холода слова сказать не могла. Тогда указ вышел, что всех несовершеннолетних домой отпустить. Она, сердешная, намыкалась в дороге. Вся в тряпье одета, каждая тряпица веревочкой привязана. И вся во вшах.
Мы раздели ее на повети, вшиву-то одежонку скинули…
Ой, вспомнишь так!..
Суженый-ряженый
Всю войну я по лескомам с девками проходила. Да по сенокосам. Осенью 1945 года с сенокоса пришла – уж снег выпал, надо опять в леском собираться. Я ревом ору – неохота в лес идти! Матери говорю: хоть бы замуж кто взял, чтобы в лес не ходить. Замужних-то, вишь, не всех брали.
А к матери одна цыганка все заходила, хорошая така цыганка. Мать ей картошки той же дает, а она матери добрым советом поможет.
И вот цыганка-то на ту пору и пришла. Мать говорит:
– Ну-ко, погадай вон Зое, скоро ли она замуж выйдет… Цыганка свое колечко золотое в стакан с водой опустила, пошептала чего-то… И велела мне глядеть в стакан: ежели лицом там мужика увижу – за своего, деревенского, замуж выйду, а увижу спиной – за чужого.
Я спину увидела. А цыганка еще в стакан поглядела да и говорит матери:
– Завтра твоя Зоя замуж выйдет.
И вот назавтра глядим – идет по дороге, по деревенской улице, военный. И к нам заходит, просит, чтобы его чаем напоили.
Мама стала его расспрашивать. Сам военный из Чуб-Наволока, к нам в деревню Свинец пришел в сельсовет регистрироваться. А дома, говорит, у него мать больная да изба пустая. Сам-то он с войны, израненный весь.
Спрашивает у матери: нет ли тут у вас, в Свинце, девки какой, чтобы посвататься, одному-то худо жить. Мать стала их в уме перебирать, а он на меня показывает: дочь-то ваша не замужем? Не пойдет ли за меня? Мать говорит:
– За своего бы деревенского отдала, а за чужого боюсь.
А я тут встала да и говорю:
– Пойду, мама, и за чужого.
И мы за час какой-то сговорились, и пошла я в тот же день с этим военным в Чуб-Наволок.
Так мне этот лес надоел, что я готова была хоть за старика старого замуж выйти. А тут всего-то и постарше меня на шесть годков.
После свадьбы
Пришли мы в Чуб-Наволок с будущим муженьком моим Василием Александровичем. А там у него тетка жила. Тетка нам кое-чего собрала на стол. Так и свадьбу сыграли.
А утром встали, печь не топлена и затопить нечем – дров нету, хлеба ни корочки. Мы с Васей оделись, взяли топоры да пошли в лес сырой олешняк на дрова рубить.
А тетка с лопатой пошла на колхозное поле, где летом картошку садили. Копала-копала там, накопала из-под снега картошин пять мороженых… Затопили мы печь да эту картошку на противне испекли. Она вся в кашу расползлась… Черная такая каша, невкусная…
Так вот мы и жить начали с Васей. Я стала работать в столовой в Чуб-Наволоке. Сперва-то там людей тюлениной кормили. Два года первые замужем я и не беременела – месячных совсем не было.
А потом будто приходить в себя стала. Пятерых детей мы с Васей нажили. Год уж, как похоронила его…
Сейчас-то жизнь трудная, да ничего, хоть в теплой квартире – не в лесном бараке. Дети все-таки как могут помогают. Мне вот восемьдесят годков стукнуло, а пожить еще охота…
Зоя Ивановна Латухина, г. Архангельск
Про далекое детство мое…
По законам военного времени
Много бед и горя принесла нам Отечественная война. Жили мы в глухой деревушке Бабиково в Кировской области, которая была самой бедной и лапотной во всей России. Лапти мы носили до шестого класса.
В деревне не было ни радио, ни электричества, газеты – большая редкость, почта приносила в основном похоронки с войны.
Родители мои – потомственные крестьяне, работали всю жизнь на земле, растили хлеб, картофель, овощи, держали скот.
Мать коров доила на колхозной ферме, отец – защитник Ленинграда – после тяжелого ранения провел больше года в госпитале блокадного Ленинграда, в начале 1943 года он вернулся домой и стал работать бригадиром полеводческой бригады.
Деревня жила напряженно, по законам военного времени. Трудились без выходных и праздников от зари до зари: посевная, сенокос, уборка и так далее.
Детей не с кем было оставить (садиков и яслей не было), некоторых брали с собой на работу в поле или договаривались с какой-нибудь бабушкой и оставляли с ней. Игрушек не было, делали тряпичные куклы и нянчились с ними.
За годы войны деревня обнищала, люди голодали, одежонка едва прикрывала наготу, из обуви были только лапти, да и тех плести было некому. Ребятня, как только оттаивала земля, до самых заморозков бегала босиком.
Особенно трудно давался хлеб-батюшка. В войну был брошен клич: «Все для фронта, все для победы!» Нужно было сдать хлеб государству, обеспечить хлебом склады, то есть неприкосновенный запас. Также каждая семья государству должна была сдать в год 8,4 кг топленого масла, 40 кг мяса, 75 штук яиц, шерсть и заплатить денежный налог.
На трудодень выдавали по 100 граммов зерна. На еду терли картошку, из крахмала делали кисель, а всю оставшуюся массу смешивали с небольшим количеством муки и из этой смеси пекли хлеб.
Также использовали гнилую картошку, из нее готовили лепешки, подсушивали их в печи и ели. В пищу использовали также крапиву, полевой хвощ, сныть и другие травы.
Во время войны дети рано становились взрослыми. Мальчика в 7–8 лет уже приучали к лошади. Он боронил пашню, а чтобы не сваливался с лошади, ноги его под ее брюхом связывали веревкой.
На этот счет у родителей был большой опыт, они говаривали:
– Как родители жили, так и нас благословили.
Немецкий хлеб
В нашу местность во время войны пригнали военнопленных. В поселке Рудничном действовал госпиталь для лечения их. После выздоровления пленных заставляли работать на сельхозработах в колхозе «Новая жизнь». Техника в колхозе была, но с механизаторами проблема – их не хватало.
Правление колхоза обратилось за помощью к руководству госпиталя, и колхозу выделили пленного немца-тракториста. Обеспечили его жильем и питанием. Поселили немца у бабы Марии, она пекла ему хлеб и готовила похлебку. У бабы Марии было двое детей – сын Толя и дочь Саша. Муж у нее погиб на фронте, ей одной тяжело приходилось с детишками.
Вот однажды, осенью 1944 года, был случай: баба Маша взяла с собой Сашу на работу, а Толю заперла дома одного. Я пошел гулять по деревне и увидел Толю в окошке, который с той стороны просил меня снять запор и открыть ему дверь. Я побоялся сделать это, но Толя сказал мне через раму:
