Утром меня снимают с наряда и прямиком – к командиру части.
Он такого трепака задал – у меня аж кальсоны к заду прилипли. А потом десять суток ареста объявил. На «губе» я и день рождения встретил.
В казарму возвращаюсь, дневальный кричит:
– Здравия желаю, товарищ полковник!
Так все меня полковником и стали звать. Иначе никто и не обращался. Мой призыв стал на «дембель» уходить, меня же, как «офицера», до самого последнего дня оставили. Болтался по гарнизону, как навоз в проруби. Земляк мой домой ушел, все ребята уехали…
В самый последний день по сроку отвел меня старшина на вокзал, в поезд посадил и долго-долго вслед рукой махал. Наверное, рад был, что избавился наконец-то от этого бестолкового «полковника».
Ну, вернулся я в свою деревню, в клуб прихожу… Ребята кричат:
– Полковник Демин из армии пришел!
Отец-то мне в первый вечер ничего не сказал, а утром посмеялся:
– Молодец, сын, что слово сдержал, дослужился до полковника. А я вот все в кочегарах маюсь.
Это, оказывается, землячок мой, тот, что раньше домой вернулся, рассказал всем про мою первоапрельскую шутку.
Так до сих пор и зовут меня «полковник Демин».
Петр Алексеевич Демин, пос. Лахома Верхнетоемского района Архангельской области
Золотая лихорадка, или что представляют из себя пинежские мужики
Около деревни Веркола (это Пинежский район Архангельской области) есть в лесу озеро с названием Красный Окунь, точнее два озера: одно – небольшое, но глубокое, другое – широкое, но мелкое. Озера соединены между собой небольшой протокой. По весне во время нереста по этой протоке из одного в другое озеро начинают идти окунь или щука. И тут стоит бригада рыбаков из пинежских мужиков и ловит их.
Мы, несколько горожан, попали как-то в конце апреля с бригадой этих мужиков на Красный Окунь. Снег в лесу еще был. Нас туда на тракторе отвезли, на санях. Тракторист дня через четыре обещал вернуться за нами.
Жили мы в просторной рыбацкой избе. А неподалеку от нее, метрах в ста – ста пятидесяти, стоял монашеский скит – в этот скит из Веркольского монастыря провинившихся монахов ссылали на некоторое время. Они жили тут, постились и молились.
Скит хорошо еще сохранился: крыша и стены, все, как положено.
Ну вот, наскучило нам в избе сидеть – рыба на нерест еще не идет, я подмигнул своему приятелю-горожанину, взяли мы с ним втихаря бутылочку, встали на лыжи (а снегу в лесу на полметра в высоту) и поехали в этот скит – выпить да поговорить по душам.
Сидим там, а кто-нибудь из мужиков нет-нет да и выйдет из избы, крикнет:
– Вы чего там делаете?
Ну, мы и решили разыграть их: я взял палку и начал стучать по стене скита, минут пять стучал. Потом снял с себя рубаху, скатал ее в комок и сунул в пазуху – под фуфайку, как будто бы несу чего-то.
Вернулись мы в избу, – я потом из нее один отлучился минут на двадцать, – как будто бы прятать чего-то пошел. Обратно вернулся с пустой пазухой.
Мужики это заметили и давай нас пытать, что мы там, в скиту, делали?
Мы сначала отговаривались, как могли, а потом признались.
Я говорю:
– Мы ведь там, мужики, золото нашли!
И мужики поверили, да еще как поверили! Мы потом уже и сами не рады были. Они пошушукались-пошушукались – и к нам с претензиями: дескать, раз нашли – делитесь, это ведь мы вас сюда привезли, и места кругом – наши.
На следующий день они все рванули в скит, всю землю там перерыли. И опять к нам: делитесь!
Мы говорим: вот приедем в Архангельск, сдадим это золото куда надо, и на деньги, вырученные за него, заасфальтируем дорогу от Карпогор до Верколы (а это километров около сотни).
Нет, мужикам не надо асфальта – им золото подавай! Короче, последние двое суток пребывания на озерах мы убеждали мужиков, что никакого золота в скиту не было. Так и не убедили…
Рассказ архангелогородца Евгения Гурьева записал Александр Росков
Капкан для воришки – это уж слишком!
Предвоенные тридцатые годы голодные были. В деревнях люди жили хоть и небогато, но питались нормально, потому что своим трудом пропитание от земли добывали. Но были и там свои голодающие – старые, одинокие люди.
В дом моего будущего свекра повадился некий таинственный «гость». Днем, когда взрослые были в поле или на пожне, а дети в садике, кто-то однажды достал из печи кашу и съел. В другой раз мясо из щей было выловлено и съедено. А то оказывалось, что часть пирогов съедена неизвестно кем, молоко выпито и сметана с него слизана.
Дома в деревне в те годы не запирали на замки. Уходя, приставляли к двери батожок или веник-скребец в знак того, что в избе никого нет. А еще через специальную дырку в низу двери или в пороге, просунув руку внутрь, поворачивали завертку – и все, дверь заперта. Чтобы ее открыть, достаточно было просунуть руку в ту же дырку и отвернуть завертку.
Хозяин, мой будущий свекор, был охотником, имел «на вооружении» много разных капканов. Вот он и придумал перед уходом из дома поставить капкан, чтобы нежеланный «гость», повадившийся лакомиться в его доме без его ведома, попался бы при попытке открыть дверь. А домашним строго-настрого наказал, чтобы никто из них без его разрешения не пытался в этот день дверь открывать.
Работал он в тот день в поле, метрах в пятистах от дома. Не прошло и двух часов, как проходивший мимо бригадир сообщил ему:
– Афанасий, у твоих дверей тебя лиса Патрикеевна дожидается!
– Ловко! – обрадовался будущий мой свекор. – С первого захода попалась! Пусть до обеда подождет, тогда я с ней разберусь.
Но когда бригадир сообщил настоящее имя «лисы», Афанасий, не дожидаясь обеда, побежал к дому. У дверей с просунутой в дырку рукой стояла бабушка-соседка и плакала. Хозяин залез в дом через сарай и высвободил руку старушки из капкана.
Никак не думал Афанасий, что воришкой окажется престарелая бедная соседка. Порадовался он только тому, что рука старушки почти не пострадала. Отделалась старушка легким ушибом.
Афоня, Царство ему Небесное, погиб во время Великой Отечественной войны.
А. А. Филинская, Нюксенский район Вологодской области
Кастро прилетел!
А эту историю я услышал от каргополки Анны Лебедевой. В начале шестидесятых она работала поваром в столовой лесозаготовителей в лесном поселке Солза, на границе Архангельской и Вологодской областей. И вот что рассказала…
– Тогда только все про Кубу говорили. «Куба – да! Да Куба – да!» Все газеты про Кубу писали, радио тоже вовсю про нее шумело.
