— А вы слышали анекдот про двух кошек, которые отправились в Уимблдон? Нет? Так вот. Одна кошка уговорила другую отправиться в Уимблдон, на теннис поглядеть. Через несколько сетов та ей говорит: «Ну, должна признаться, мне чертовски это надоело. Если честно, то мне никак не понять, что тебя так интересует в этой игре?» А подруга ей отвечает: «Так ведь в ракетке мой папочка!»
— Не может быть! — визжали слушательницы и должным образом корчились от смеха.
— Но это еще не конец анекдота. Позади тех двух кошек сидел полковник. Он смотрел теннисный матч, потому что шла война и ему совершенно нечего было делать. Ну, с этим полковником был его пес. Так вот, когда кошки начали болтать между собой, пес и говорит полковнику: «Вы слышите этих двух кошек, что сидят перед нами?» — «Нет, заткнись, — рассердился полковник, — я пытаюсь сосредоточиться на игре». — «Ладно, — говорит пес, — я просто думал, вас заинтересуют кошки, которые умеют говорить».
«Право же, какое великолепное чувство юмора!» — несколько позже доносилось из дортуара и внезапно взрывалось вспышкой щебета в темноте: «Какое великолепное чувство юмора!» Они были словно пробуждающиеся птицы, а вовсе не девицы, собирающиеся отойти ко сну, поскольку «Право же, какое великолепное чувство юмора!» почти столь же благозвучно прощебечет хор птиц в парке через пять часов — если, конечно, хоть кто-нибудь станет это слушать.
Этаж над дортуаром занимали комнаты персонала и спальни тех, кто мог позволить себе комнату с подселением вместо кабинки в дортуаре. Те, кто делил спальню с соседками (они жили по двое или по четверо в комнате), чаще всего были молодые женщины, оказавшиеся здесь проездом, или временные члены клуба, подыскивающие себе квартиру из нескольких комнат или однокомнатную. Здесь же, на третьем этаже, жили вдвоем в одной комнате две «девицы» из старших — Колли и Джарви. Они жили так уже восемь лет, потому что теперь копили деньги на старость.
Но на этаже над ними, казалось, по молчаливой договоренности собралось большинство холостых — незамужние женщины со сложившимися характерами, самых разных возрастов, которые сознательно решили не вступать в брак, и те, кто в один прекрасный день примет такое решение, но пока еще не осознал этого факта.
Когда-то на четвертом этаже располагалось пять больших спален. Теперь строители разгородили их на десять маленьких. Их обитательницами были самые разные женщины — от молодых, строгих и красивых девственниц, в которых женщине не суждено когда-нибудь полностью пробудиться, до командирш под тридцать, слишком уже пробудившихся, чтобы когда-нибудь сдаться хоть кому-то из мужчин. Грегги, третья из старших «девиц», тоже имела комнату на четвертом этаже. Она была самая нестрогая и самая добрая из всех этих женщин.
На этом же этаже находилась комната сумасшедшей девушки, Паулины Фокс, которая имела обыкновение в определенные вечера тщательно наряжаться в длинные платья, которые в первые послевоенные годы часто и быстро переделывались. Она также надевала длинные белые перчатки и носила длинные волосы, которые вьющимися локонами падали ей на плечи. В такие вечера она говорила, что сегодня обедает со знаменитым актером Джеком Бьюкененом. Никто не выражал ей открытого недоверия, так что ее сумасшествие оставалось незамеченным.
Здесь же была и комната Джоанны Чайлд, из которой — в тех случаях, когда рекреационный зал бывал занят, — можно было слышать, как она репетирует, оттачивая свое красноречие.
Все цветы весною благовонной
Запах наш скрывают похоронный…
[59]
На самом верху дома, в комнатах пятого этажа, жили самые привлекательные, самые утонченные, интеллектуальные и искрящиеся юмором девушки. Теперь, когда мир все более укоренялся в душах всех и каждого, их переполняли все более и более глубокие социальные стремления самого различного свойства. Пятеро девушек занимали пять комнат наверху. У троих были любовники, помимо друзей-мужчин, с которыми они не спали, но всячески культивировали дружбу с ними, имея в виду возможное замужество. Из двух оставшихся одна была уже почти помолвлена, а другая была Джейн Райт, полноватая, но интеллектуально обаятельная в силу того факта, что работала в издательстве. Она подыскивала себе мужа, а тем временем общалась с молодыми интеллектуалами. Выше не было уже ничего, кроме крыши, на которую теперь нельзя было попасть через люк в потолке туалетной комнаты: он превратился в бесполезный квадрат, поскольку его заложили кирпичом задолго до войны из-за того, что какой-то не то грабитель, не то любовник, проникнув через этот люк, набросился на девушку или просто неожиданно предстал перед нею, или его обнаружили в ее постели, как утверждали некоторые. Как бы то ни было, он оставил после себя легенду о множестве вопящих посреди ночи, и световой люк с тех пор был закрыт для широкой публики. Рабочим, которых время от времени призывали, чтобы починить что-то наверху, над домом, приходилось пробираться на крышу через чердак соседнего отеля. Грегги утверждала, что досконально знает всю эту историю — она знала про клуб абсолютно все. И действительно, ведь именно Грегги, вдохновленная ярким лучом воспоминаний, навела ректора на кучу грязно-коричневых обоев, валявшихся в кладовке, тех, что теперь оскверняли стены гостиной и со злобной ухмылкой глядели всем в глаза в солнечные дни. Девушки с верхнего этажа частенько подумывали о том, что неплохо было бы принимать солнечные ванны на плоской части крыши; они взбирались на стулья и рассуждали, как бы снова открыть люк, однако ничего из этого не выходило, и Грегги снова объясняла всем почему. И всякий раз Грегги выдавала им улучшенную версию этой истории.
— Если вдруг начнется пожар, мы все тут застрянем, — сказала Селина Редвуд, которая была невероятно красива.
— Вы, очевидно, не обратили внимания на инструкции о чрезвычайных мерах на случай пожара, — заметила Грегги.
Она была права. Селина редко обедала дома и поэтому никогда этих инструкций не слышала. Ректор зачитывала инструкции о чрезвычайных мерах четыре раза в год сразу после обеда. Верхнему этажу в случае чрезвычайных обстоятельств предоставлялись два пролета лестницы черного хода, ведущей к абсолютно надежной пожарной лестнице, а также существовали противопожарные устройства, повсюду валявшиеся в здании клуба. В такие вечера в клубе не бывало гостей, а его членам напоминали также и о состоянии системы водоснабжения в старых домах, и о том, каково это — в наши дни вызывать слесарей-водопроводчиков. Им напоминали, что от них ожидается, что они будут неукоснительно возвращать на место вещи после танцев, устроенных в клубе. «Почему некоторые члены клуба, к сожалению, просто уходят со своими кавалерами в ночные клубы, оставляя все на долю других?» — вопрошала ректор.
Селина все это пропускала, никогда не являясь к обеду в ректорские вечера. Из окна ее комнаты ей была видна — как раз на уровне верхнего этажа дома и чуть позади печных труб — плоская часть крыши, общая для клуба и ближайшего отеля, та самая, что могла бы стать идеальным местом для солнечных ванн. Из окон комнат доступ на какую бы то ни было часть крыши не представлялся возможным, но в один прекрасный день Селина обнаружила, что на крышу можно попасть через окно туалетной, узкого, как щель, ставшего еще уже из-за того, что в какой-то момент долгой истории этого дома оно было разделено пополам, когда встраивали туалетные комнаты. Надо было взобраться на стульчак, чтобы увидеть крышу. Селина измерила окно. Отверстие оказалось шириной в семь дюймов и длиной в четырнадцать. Окно было со створками.
