А Созамм продолжал показывать ей дива. И первым дивом была ее опочивальня, высеченная в прохладном камне. У опочивальни имелось собственное окно, в самом верху, в виде многоцветной розы, причем на розе лежал снаружи настоящий снег, так что свет из окошка был приятно-зернист. Кровать была окружена занавесями из стеклянной пряжи, с вытканными узорами белых снежных птиц, подснежников и снежинок. Был у принцессы и свой охладительный водопадик, с управляющей заслонкой, чтоб делать его побольше или поменьше, и своя роща стеклянных труб-деревьев, в которых поднималась и опадала жидкость, как растительный сок во флоэме. Созамм объяснил ей смысл этих чудесных и красивых изобретений. Во дворце постоянно измерялись плотность воздуха и теплота, которую он приносил, и вообще все изменения в неразлагаемом составе воздушного океана, где обитают люди. Подымающиеся и опускающиеся склянки – каждая нагружена до определенного веса – помогают измерить теплоту столба воды, который их держит. А еще есть ртутный столб, он образуется в тоненькой трубочке, если ее опустить в сосуд с ртутью и придавить сверху, чтоб не всплывала, как будто пальцем; и когда ртуть поднимется по трубочке, найдет свой уровень, то по высоте столбика ртути можно определить весомость воздуха. Кроме того, высота этого чудесного столбика изменяется в зависимости от количества капелек влаги во внешней атмосфере, от того, какой дует ветер и какие располагаются тучи, а еще столбик скажет твою высоту над морем или же глубину подземной пещеры, в которую ты спустился. Вместо ртути трубочку можно снарядить и спиртом, подкрасив его для вящей наглядности. Никогда еще Огнероза не видела Созамма таким оживленным, никогда он еще не говорил так долго. Показал он ей и другой прибор, который измерял степень сырости лежащего над нами воздуха с помощью овсяной остинки или же, в других случаях, с помощью натянутого волоса. В подсобных помещениях дворца Созамм установил емкости для воды, провел трубы со спускными и перепускными кранами, к жилым же комнатам подходят не только водяные трубы, но и воздушные канальцы и трубы с управляемыми заслонками. Благодаря всему этому, говорил Созамм, холод горных снегов и влага глубоких горных источников доставляются во дворец – в той мере, в какой это необходимо, как подсказывают приборы – тепломеры, влагомеры, ртутные весомеры. Внутри горы он создал искусственный мир в надежде, что жена сможет здесь жить, дышать, оставаясь сама собою. Ибо для него невыносимо держать ее взаперти в жарком городе, зная, что зной для нее губителен. Огнероза нежно обняла его среди вздохов занавеси из стеклянной пряжи, под шепоты водопадика и молвила, что действительно вполне могла бы быть счастлива в окружении столь умно устроенной красоты. Но как же им здесь выжить, как прокормиться, ведь во дворце нет ничего, кроме стекла, камня и воды? Тогда Созамм рассмеялся, взял ее за руку и повел в другие просторные помещения, также вырубленные в скале; здесь, под солнцем, лившимся в окошки с хитрыми стеклами, позволявшими менять количество тепла, росли всевозможные растения; между фруктовыми деревьями и саженцами, тыквами и прочими огородными посадками протекали оросительные канавки. Была там даже пещера для стада коз, не боящихся холода, с шелковистой шерстью, днем козы выходили наружу, паслись на скудном пастбище, а ночью возвращались в пещеру. Ему самому, говорил Созамм, придется то уезжать, то приезжать, ведь его ждет работа, да и управлять страной дело нешуточное. Но зато она сможет оставаться здесь все время, в безопасности, дышать и жить в полном согласии со своей природой, ну или почти в полном, прибавил он, взглядывая на нее с заботой и беспокойством. И она уверила его, что, конечно, будет здесь более чем счастлива. «Имея воздух, воду и свет, мы можем превратить их в годное и отрадное для нас обоих, – сказал принц-правитель. – Все, что я знал и умел, употребил я на создание этого дома для тебя, а кое-что мне пришлось изобрести специально…»
Но это было еще не самое прекрасное. Когда настала ночь и весь дворец погрузился в сон, лишь сновали лениво между стеклянных стволов потоки воздушной прохлады, Созамм, держа в руках лампу и длинный узкий футляр, явился в комнату Огнерозы. «Пойдем со мною», – только и сказал он. Она последовала за ним, и он привел ее к лестнице с каменными ступенями, они стали подниматься вверх, все выше и выше, по спирали, покуда не выбрались на бок самой горы, где вокруг везде лежал снег. Огнероза вышла под бархатно-черное небо, усеянное холодно пылавшими звездами, такими крупными, что были они как шарики ртути, вышла на поле нетронутого, нехоженого снега, такого, какого никогда не надеялась увидеть вновь. И она сняла домашние туфли и ступила на сверкающий снежный наст, чувствуя, как восхитительно захрустел он под стопой, как чуточку, мягко просел, как погнал в нее свой упоительный холод. Созамм открыл футляр, в котором оказалась та самая необыкновенная флейта, на которой играл он женихом. Посмотрев на жену, он принялся наигрывать прихотливую мелодию – благозвучно и свободно полетела она над снегами, шепотом отзываясь у границы безмолвия. Огнероза же сняла свое платье, рубашечку и нижнюю юбку и прошлась нагая по снегу, потом вольно встряхнула своими бледными волосами и стала танцевать. И по мере того как танец длился, тонкое белое облачко закрутилось вокруг нее – и прозрачная кожа из ледяных кристалликов, которой она не чаяла ощутить на себе вновь, начала сладостно нарастать вдоль ее прожилок и вен, на грудях, на животе вокруг пупка. До косточек пронизал ее холод – в ней так и забилась, заструилась гибкая жизненная сила. Луна позолотила, посеребрила снег своим глянцем. Когда же наконец Созамм перестал играть, ледяница метнулась к нему с восторженным смехом и обнаружила, что губы его и пальцы посинели от холода: играть ему невмоготу. И она принялась растирать ему руки своими холодными руками, целовать его в губы ледяными губами, и от этих страстных растираний-лобзаний его кровообращение мало-помалу восстановилось. И тогда они вернулись в опочивальню с занавесками из стеклянной пряжи, и приоткрыли посильнее одни воздуховодные отверстия, а другие, наоборот, прикрыли, и возлегли на ложе среди смешанных потоков и струек воздуха, вначале несущих тепло, потом прохладу, так что это было живительно и для Созамма, и для Огнерозы.
Приблизительно через год родились двое близнецов: темненький мальчик, напомнивший свою мать при рождении и ставший после, как и она, бледнокожим, золотоволосым; и девочка, которая родилась хрупкой, как цветок, беленькой и безволосой, но вскорости приобрела гриву темных волос, как у отца, и ротик у нее был такой, что сразу было видно – сможет выдувать стекло и играть на флейте. И если Огнерозе порой бывало одиноко в ее стеклянном дворце (она скучала по Созамму – почему не приезжает чаще?), и грезились ей порой свободные скитания по настоящим ледяным горам и фьордам, то, право же, в этом нет ничего необычного. Ни одной женщине не удается осуществить всех своих желаний сполна… Но любознательность и тяга к новому не покидали ее; она составила очерк растительности, обитавшей на границе снегов в Лунных горах, потом изучила досконально, какие растения могут с успехом произрастать в горной атмосфере под стеклом. Она состояла в ученой переписке – обстоятельной и степенной, в полгода по письму, – со светилами по всему миру, знавшими толк в предмете. Себе на славу, свету на удивление, ей удалось вывести сладкую голубику, которая росла прямо в снегу; в стеклянном же саду ягода достигала вдвое большего размера, ей лишь чуточку недоставало тонкости аромата.
