– Что думаю, то и сказал.
– Ну и держали бы про себя, до более подходящего момента.
– Простите, пожалуйста.
– Ладно, чего уж там…
Он лежал на спине, она – поверх него калачиком. Он ждал, когда она уйдет, она, видно, это почувствовала и спустя некоторое время удалилась.
Она осталась на неделю у него в квартире. Приходила каждую ночь. Каждую ночь он ласкал проколотое и поврежденное тело, сливался с ней в одно целое. В конце недели она сказала, что подыскала себе другое место для ночлега, у подруги свободная софа. Поцеловала его первый раз при дневном свете, одетая. Холодный металл продетого в губу колечка…
– Думаю, вас не огорчит, что я от вас прочь наладилась. Вам с самим собой веселее, судя по всему. Но хоть утешила я вас, утешила немножко?..
– Это было прекрасно.
– С вами никогда не поймешь, что стоит за словами…
Следствием краткого проживания Маргаритки явилось то, что Дамиан сознался самому себе – он желает Марту. С некоторым беспокойством он спросил себя: не могла ли Маргаритка все как есть рассказать Марте – и заключил по здравом размышлении, что это крайне маловероятно. В одиночку он отправился в подвальное хранилище, убрал оттуда одеяла, подушки, коробочки и пакетики от еды. Постановил: примерно через неделю, когда постельное белье вернется из прачечной и привычный дух одиночества воцарится в его увешанных цветными авторскими репродукциями стенах, он, пожалуй, пригласит Марту в гости. Марта – человек замысловатый, с ней нельзя торопиться, любой шаг должен быть медленным-медленным, так рассуждал он, не зная точно, к чему вообще подобные мысли. Да ему и самому лучше двигаться дальше неспешно, тщательно продумывая поступки, говорил себе он, оставляя позади зрелище белых трусиков, память о металлическом вкусе продетого в сосок колечка.
Марта держалась так, что невозможно было заподозрить, будто она знает о ночлегах Маргаритки в коллекции или о событиях в квартире Дамиана. Дамиан ни в каком разговоре не упоминал даже имени. Как-то Марта обмолвилась, что, кажется, подыскала хорошего кандидата на должность прикрепленного к больнице художника – молодую концептуалистку по имени Сью Басуто.
– Вам придутся по душе ее работы, изящные, яркие и довольно абстрактные. Ей будет интересно, я думаю, поработать в больничном окружении. Чем-то оно перекликается с ее произведениями. Прозрачные коробки и трубочки, капающая вода, импульсы света. Сейчас она принимает участие в коллективной выставке в галерее Святой Екатерины в Уоппинге. Как у вас со временем, не хотите выбраться туда – сегодня открытие – взглянуть на Басуто? А потом мы сходили бы куда-нибудь поужинать или просто выпить, если не возражаете.
– Возражений не имею, – весело и любезно отозвался Дамиан.
Они достигли в общении той фазы, когда при встрече и прощании благопристойно обнимались, прислоняя щеку к щеке.
Галерея Святой Екатерины оказалась огромной, на пещеру похожей викторианской церковью из красного кирпича, выведенной из церковной собственности. Пожалуй, лет на десять старше викторианских зданий больницы Святого Пантелеимона. Большинство людей на открытии – студенты-художники, в обтягивающей черной одежде, с розовыми или еще более вызывающими лазурными волосами. Под высокими сводами голоса раздавались тонко и резко. Всем вручили по прозрачному пластиковому стаканчику, куда плеснули красного австралийского вина из большого картонного пакета с крантиком, и по тарелке картофельных чипсов.
Работа Сью Басуто располагалась у самого входа. Благодаря маленькому гудящему электромоторчику создавалось нечто, что можно описать как гравюру в духе Эшера, но ожившую и в цвете: небывалые жидкости текли небывалым образом: зеленые потоки сбегали в розовые воронки по сверкающим желобам, которые, впрочем, вдруг тонко меняли свой уклон на противоположный, и струи начинали стремиться в обратную сторону. Дамиану понравилась изобретательность автора, но в то же время он не мог отделаться от мысли, что это просто игрушка. Большинство находившихся в церкви людей столпились вокруг работы, которая размещалась на бывших алтарных ступенях, перед завесой с распятием. Издали было не разглядеть, что это такое, – тем более из-за толпы, – но формой произведение чем-то напоминало термитник или художественно скомпонованную груду мусора.
Дамиан и Марта некоторое время оставались близ входа, потягивали вино, право же неплохое, и говорили о том, содержит ли композиция Сью Басуто отсылку к циркуляции крови и лимфы в человеческом организме. Пожалуй, за ужином в ресторане можно обсудить это поподробнее. Ведя беседу, они постепенно смещались все ближе к центру всеобщего притяжения, почему бы не взглянуть перед уходом?..
То было объемное изображение многорукой богини Кали, которое, подобно портретам кисти Арчимбольдо, состояло из множества элементов. Восседала богиня на престранном кресле – не родильное ли это кресло XVII века, да, так и есть! Под отверстием, откуда исторгается ребенок, стоит прозрачный пластиковый ящик, наполненный новыми и потертыми гипсовыми фигурками Матери и Младенца из наборов рождественского вертепа. Черное тело Кали – скульптура из папье-маше, человеческое тело без кожи, с нарисованными венами, артериями, мелкими кровеносными сосудами. Восковая голова – мрачная аллегория в стиле ванитас: левая половина – улыбающаяся женщина, правая – оскаленный череп в натуральную величину, увенчанный спутанными прядями как будто бы даже человеческих волос. Четыре ее руки – медицинские протезы, деревянные или сверкающие механические артефакты, с грубыми деревянными или острыми стальными пальцами на конце; на одном из протезов крюк, с которого свисает за волосы настоящая засушенная человеческая голова. Огромные серьги богини – стеклянные банки в изящных краснодеревных футлярах – песочные часы? – однако в банках – эмбрионы с ожерельями на шее! В одной руке у многорукой богини – грозно занесенная хирургическая пила. Две руки заняты вязаньем – крючками плетут что-то несусветное из вороха тонких розовых проводов. Но эти крючки, если вглядеться повнимательнее, – инструменты акушеров, повивальных бабок, врачей, делавших аборты в девятнадцатом веке. А вязанье – бесформенная куча жилок – переливается словно свежей кровью. В полном соответствии с традиционными изображениями богини на шее у нее – ожерелье из крошечных черепов, вполне настоящих – обезьянок, крыс, младенцев, а пояс увешан человеческими руками, причем сочетаются они весьма причудливо: восковая рука сжимает парижскую гипсовую, а та, в свою очередь, стискивает скелет ладони с костяными пальцами, в которых зажата, по-видимому, настоящая мумифицированная рука. Ноги составлены из щипцов и зондов. Ступни – протезы, одна в ботинке, другая – затейливое плетение блестящей проволоки. У самых ног (под произведением?) имеется и подпись: цветок – маргаритка! – лепестки выложены из крошечных женщин слоновой кости, расположенных вокруг сердцевинки-подушечки, которая, если присмотреться, есть не что иное, как желтая контрацептивная губка, старая, как сама эта церковь.
От ярости Дамиан побелел, чуть не задымился.
– Какой ужас, – сказала Марта. – Но какая прелесть!
